Александрия

– Хорошо, государь. Это, конечно, может быть, не мое дело. Но в последний год царствования вашего батюшки при дворе ходили слухи, что его младшие сыновья Николай и Михаил рождены вовсе не от него. Их отцом якобы является генерал Федор Петрович Уваров. Вы не боитесь оставлять трон человеку, который, возможно, приходится вам братом лишь наполовину, по материнской линии?

Царя этот вопрос, который Аракчеев так долго не решался задать, от души развеселил. Он рассмеялся звонко и открыто, как в былые времена, и ответил без всякого сожаления и раздражения:

– Да если бы жены всех Романовых хранили верность своим мужьям, наш род давно потерял бы право править Россией. Тогда на престол всходили бы одни немцы. А так все в порядке. Вот мой родной дед, например, по одной версии, граф Салтыков, а по другой – вообще безродный крестьянин из финской деревни. Ну и что из того, что у Николаши отец – не Павел, а Уваров. Ему же лучше. Меньше дурной наследственности!

Глава 9. Все могут короли

Мне предъявили обвинение по восьми статьям Уголовного кодекса. Чего тут только не было! И мошенничество в особо крупных размерах, и незаконное предпринимательство, и уклонение от уплаты налогов…

Но если я был таким отъявленным преступником, почему государство так долго терпело все эти мои преступления и раньше не привлекло к ответственности?

После моего заключения под стражу начались гонения и на нашу нефтяную компанию. Налоговики ей стали предъявлять одну претензию за другой по недоплаченным в государственный бюджет налогам. Вначале за 2003 год, потом за 2002‑й, и так далее по убывающей хронологии. Причем каждая исчислялась миллиардами долларов. Счета управляющей компании, ее подразделений в безапелляционном порядке арестовывались повсеместно. Прокуроры и налоговики, как стая голодных собак, получив команду «Фас!», вцепились мертвой хваткой в доселе процветающий бизнес.

Неклюдов и другие акционеры холдинга, наученные нашим с Антоном Журавлевым горьким примером, сделали выводы и успели покинуть страну. Вот и пригодился Леониду его израильский паспорт и своевременно приобретенный в Тель-Авиве банк.

Они обратились с исками в Международный арбитражный суд в Стокгольме и в американский суд в Хьюстоне, где проживали некоторые акционеры нашего холдинга. Но все без толку. Российское государство, объявив нам войну, похоже, решило довести ее до победного конца. Зачинщиков образцово-показательной порки строптивого олигарха даже не взволновало, что вместе с котировками акций нашей компании обвалился, по сути, весь российский фондовый рынок. Они упорно гнули свою линию. Ведь на войне победу приносит упрямство. И в конце концов добились своего: индексы РТС и ММВБ вернулись на прежний, докризисный, уровень, но уже без наших акций. Их стоимость на фондовых площадках упала в двадцать, а то и в тридцать раз.

Самый ценный «бриллиант» в моей нефтяной короне, моя гордость – «Востокнефтегаз» – был продан на аукционе за смешные деньги – несколько миллиардов долларов. Мы одних только дивидендов своим акционерам за последнюю пару лет выплатили больше, чем государство получило за всю мою самую дорогую «дочку».

Но меня больше поразило другое: как прореагировал народ на мой арест и травлю моего холдинга. Удивительное дело, но президентский рейтинг среди россиян согласно социологическим опросам еще больше вырос. Он снискал себе славу борца с олигархами за народное благо. Беда лишь в том, что после претворения в жизнь лозунга «грабь награбленное» богатых действительно становится меньше, но число бедных не уменьшается. Это мы уже проходили в 1917 году.

Помните анекдот о том, как престарелая барыня, внучка декабриста, послала своего слугу узнать, чего хотят революционеры, митингующие на площади.

Слуга, вернувшись, ей ответил: они хотят, чтобы не было богатых. На что барыня очень удивилась: странно, а мой дедушка хотел, чтобы не было бедных. Почувствовали разницу?

Раскулачить кого-нибудь – это не вопрос. Другое дело – научиться по-хозяйски управлять реквизированным имуществом, чтобы хватило на всех. Семьдесят лет длился этот эксперимент в нашей стране, и чем он закончился – известно всем.

Об этом и еще о многом другом я говорил на суде. Свою вину я не признал ни по одному пункту обвинения.

– Если будут судить руководителя за обыкновенную хозяйственную практику корпораций, то на скамье подсудимых окажутся все, кто хотя бы пытался что-то делать в девяностые годы. Просто есть предприниматели, угодные власти, а есть неугодные. Одни – хорошие, а другие – плохие. Для хороших – один закон, для плохих – другой. Что это как не политика двойных стандартов! А закон должен быть един для всех. На то он и закон.

Моя речь длилась более получаса. В конце я даже немного охрип от напряжения, но высказал все, что хотел. Максимально корректно, насколько смог.

– Миша, неужели ты настолько любишь деньги, что готов пожертвовать своей свободой, а может быть, даже жизнью ради них? – спросил меня Редактор, когда я вернулся в камеру после суда.