Александровскiе кадеты. Смута (СИ)

… — «Первый отдельный отряд имени мировой революции», — прочёл Две Мишени на подобранном знамени. Знаменосец лежал тут же, с разрубленной головой — древко он не выпустил даже мёртвым, пальцы пришлось разжимать.

— Эй, твоё благородие! — зло бросил один из тех, что держали раненого. — Дай хоть бинт, перевязать! Кровью ж изойдёт!..

Солдат глядел смело, хотя его и самого попятнало.

Подошёл офицер-дроздовец, подпоручик, в правой руке шашка, в левой — наган. Амбидекстер.

Подошёл офицер-дроздовец, подпоручик, в правой руке шашка, в левой — наган. Амбидекстер. Спрятал револьвер в кобуру, извлёк из полевой сумки бинт, протянул пленному. Прищурившись, взглянул на раненого. Резким движением задрал тому левый рукав шинели.

— Храбре-ец… — протянул дроздовец с неопределённым выражением. — Звезду так и не снял…

На левом рукаве потемневшего от крови кителя красовалась комиссарская звезда.

— Оставьте его, подпоручик, — резко приказал Две Мишени. — Отойдите в…

Дроздовец обернулся. На губах его играла улыбка, которую так и хотелось назвать «безумной».

— А вас, полковник, никто не спрашивает, — безмятежно сообщил он и вдруг, развернувшись, с плеча рубанул пленного комиссара. Тот вскрикнул, высоко, тонко, с предсмертной мукой, упал, кровь смешивалась с талым снегом.

— Арестовать! — гаркнул Две Мишени. — За военное преступление — убийство пленного!

— Валяй, арестовывай, полковник… — дроздовца шатало, он словно опьянел враз. — А только родных наших не вернёшь… сестру Сашке Фролову не вернёшь… Сергею Рыльскому мать с отцом… комиссаров я убивал и убивать буду, полковник!

Севка Воротников молча вынул из руки подпоручика шашку. Федор забрал кобуру с револьвером.

Дроздовец не сопротивлялся, лишь шатался пьяным.

— Не слыхал про Харьковское че-ка, полковник?.. У Фролова сестра туда попала… и уже не вышла… Ну, арестовал?.. Ничего, Михаил Гордеевич прискачет, разберется…

— Увести! — рыкнул на кадетов Две Мишени. До ответов подпоручику он не унизился.

Воротников хлопнул дроздовца по плечу и тот пошёл, механически, словно до сих пор не понимая, что же случилось.

Две Мишени повернулся к пленным. Тело зарубленного комиссара застыло среди окровавленного снега — дроздовец ударил мастерски. Другие пленные мрачно косились на мертвеца, и только один, тот самый, что попросил бинта для раненого, нагнулся к убитому, закрыл ему глаза, перекрестился, зашептал молитву.

— Слушайте меня, слушайте все! — возвысил голос Аристов. — Расходитесь по домам. Я, полковник Добровольческой армии Аристов Константин Сергеевич, своей властью вас отпускаю. Идите. Агитировать к нас вступать, как иные мои соратники, не буду. Добровольческая армия — она и есть добровольческая. А вы ступайте. Будем считать, вам сильно повезло сегодня, уберег вас Господь, не прибрал к себе. Все меня поняли? Забирайте манатки свои, у кого они были — и уходите. Все поняли?

Пленные зашевелились, задвигались, недоверчиво глядя на полковника.

— Далеконько шагать придется, — вновь заговорил всё тот же солдат, пытавшийся помочь комиссару, а потом закрывший тому глаза. — Мне вот в Муром.

— А мне до Вологды! — осмелев, подал голос и другой пленный.

— Рязанские мы…

— Ничего, доберетесь, — отмахнулся Аристов.

— До первой этапной комендатуры мы доберемся, — дерзко перебил его первый красноармеец. — А там в штрафбат. И обратно к вам сюда.

— В штрафбат? — поразился вдруг полковник. — Ну-ка, ну-ка, братец, иди-ка сюда, расскажи про штрафбат…

— А чего грить-то? Штрафбат, штрафной батальон. Из проштрафившихся, значит. Дезертиры и прочее.

— Надо же, как они быстро, — усмехнулся Две Мишени. — Ну, а кто понял, что с красными ему не по пути, кто за то, чтобы земля, конечно, крестьянам, но и чтобы свободная торговля, и земство, и храмы открытые — милости прошу к нам. У нас и жалованье платят старыми деньгами, и золото есть.

Его выслушали, но никто не пошевелился.

— Смотрите сами. Коль вам штрафбаты большевицкие милей — никого не держим. По домам ступайте, повторяю вам. Кто доберётся, конечно.

— Ты, твоё благородие, слышь, семейства у нас там, — вновь заговорил самый храбрый из пленников. — Да и буржуев мы не любим. Не-ет, уж лучше судьбу попытаем. Чай, не с бреднем по реке чоновцы идут, проскочим.

— Чоновцы? Ах, да, «части особого назначения»…

— Держать не стану, — повторил полковник.— Пленные, разойдись!

Из дневника Пети Ниткина, 7 марта 1915 года.