Александровскiе кадеты

— Совсем другая, — медленно сказал Две Мишени. — Господа, простите, но мой вопрос будет сугубо практическим — там, в нашем… потоке, как вы говорите, начались кровавые беспорядки, смутьяны и бунтовщики ворвались в корпус, мы… я должен быть там. Мои мальчишки, мои кадеты — что с ними? Вы сказали, что можно увидеть какое-то определённое место?

— И они когда происходят, сейчас? — вдруг спросила Ирина Ивановна. — Но у нас зима, а у вас — весна…

— Господин подполковник, понимаю ваши чувства. Конечно, ваше самое страстное желание — это вернуться к себе, домой…

— Я так понял, что для вас это не представляет проблемы, — перебил Константин Сергеевич. — И, как бы ни интересовал и не занимал меня неведомый мир, как бы ни сгорал я от страстного желания изучить тут всё — мне надо возвращаться.

— Мне тоже, — Ирина Ивановна встала рядом с подполковником, положила руку тому на предплечье. — Нам все надо возвращаться. У мальчиков там семьи, родные… судьба.

— У нас там революция, — сумрачно перебил Две Мишени. — Каждый штык на счету. Поэтому задам вопрос, уважаемый Николай Михайлович: как скоро мы сможем оказаться дома? И второй — уж раз вы вмешались в наши дела, коль сберегли для нас Пушкина, то, быть может, сумеете помочь и сейчас?

Старый профессор вздохнул, ссутулился, прикрыл глаза ладонью. Вздохнула и Мария Владимировна, и даже мальчишка Игорёк в кресле.

— Ирина Ивановна, Константин Сергеевич, дорогие мои… поверьте, никто не собирался выдергивать вас из вашей жизни. Это никак не входило в наши намерения.

У Феди всё так и похолодело внутри. Чем-то жутким вдруг повеяло от слов хозяина, тоскливым и безнадёжным.

— Что вы этим хотите сказать? — хрипло спросил подполковник. — Что мы…

— Останемся тут навсегда? — вдруг выдал молчавший доселе Костя Нифонтов.

— Друзья мои, — профессор снял очки, с силой потёр глаза. — Вы первые гости у нас из иного временного потока. Сейчас объясню почему; время, как физическая величина, обладает удивительным свойством. Выражение «река времени» при всей банальности довольно точно отражает одно её свойство — однонаправленность течения… ну, в интересующих нас условиях. Вы двигались против течения. Это всегда трудно…

— Значит, по течению спускаться будет легче, — перебила Ирина Ивановна. — Верно?

— Верно. Но существует проблема… точного попадания. Представьте, что вы — на плоту, вас несёт бурный поток, и вам нужно не просто соскочить на берег, но и… попасть точно в небольшой квадрат фут на фут, чтобы было понятнее. Прыгнуть с воображаемого нами плота на берег не составит большого труда. Но вот точно попасть, не заступив ни на дюйм, ни на линию — это задача посложнее.

— Профессор! Но как же ваш… агент? Тот самый, что спас Пушкина? Он-то попал, куда надо!

— Верно, государыня моя, Ирина Ивановна. Он попал куда надо. Его не существовало в вашем потоке. Ему было всё равно, куда прыгать, если вернуться к нашему примеру. А у вас — у каждого! — есть своё собственное время, своя… своя струйка в великой реке. И, чтобы стать самим собой, вам нужно точно в неё угодить. С идеальной точностью. В случае же промаха… — он опустил голову, пальцы его нервно сжались. — Наши модели рисуют самые разные исходы. Но ни одного благоприятного.

Воцарилось молчание.

— Я согласен рискнуть, — хрипло сказал Две Мишени. — Если вы способны наблюдать за переходом, то, значит, сможете увидеть… что случилось со мной. И, если настройки ваших приборов окажутся верными…

Федя заметил, как побелела госпожа Шульц.

— То вы сможете послать следом за мной и остальных. Если же нет… что ж, значит, я предстану перед Создателем несколько раньше, чем сам планировал.

— Никто никуда представать не будет, — твёрдо заявила Мария Владимировна. — Мы должны будем точно нацелить ваше перемещение. Геройски на пулемёты тут бросаться не надо. Поверьте, Константин Сергеевич, это не тот случай.

— А вообще этот бунт?.. Почему он вдруг вспыхнул? — вдруг спросила Ирина Ивановна. — Вы знаете, отчего?

И вновь Николай Михайлович потупился.

— Бунты и революции вообще удивительные события, — проговорил он вполголоса, не отрывая взгляда от белой скатерти. — Вчера их не было и, казалось, ничто не предвещало: власть крепка, полиция на местах, открыты рынки и лавки, и свора босяков разбегается, едва завидев одного-единственного городового. А назавтра — повсюду баррикады, идут грабежи, и те же босяки до смерти забивают не успевшего скрыться жандармского чина. Верные слуги государства вдруг оказываются первейшими борцами за «свободу», и всё рушится, рушится в бездну…

Он замолчал. Огромные напольные часы негромко и неумолимо отбивали секунды.

— К чему вы, Николай Михайлович? — Ирина Ивановна тоже говорила вполголоса, словно они оба боялись пробудить что-то жуткое, невидимое, дремлющее совсем рядом.