Александровскiе кадеты

— Вы возвращаетесь домой. В нашем временном потоке вы пробудете относительно недолго. Там не потребуется никаких машин, вас вытолкнет само движение времени.

— А если нет? — вдруг глухо спросил Две Мишени. — У нас, если вы забыли, милостивый государь, своя собственная революция.

Профессор только отмахнулся.

— Это ещё не революция. Это беспорядки, инспированные эсерами. Они будут подавлены. Войска верны государю, у вас не случилось цусимской катастрофы, у вас жив адмирал Макаров, и Порт-Артур не сдался, а продержался до конца войны. То, что корпус разорят — прискорбно, но ремонт сделать нетрудно. Вставить стёкла, покрасить стены, завезти новую мебель… И, если вы хорошо запомните всё то, что узнали здесь — предотвратить самое худшее у вас будет куда легче.

Костик Нифонтов тихо всхлипнул. Федор только теперь сообразил, что тот, оказывается, молча плакал всю дорогу.

— Почти приехали.

Машина катила по узкой асфальтовой дороге, по обе стороны в сумерках смутно виднелись дачные дома.

— Академический поселок, — сказал профессор. — Тут у меня дача. Да-да, не удивляйтесь. С точки зрения громадного большинства моих сограждан ваш покорный слуга «бесится с жиру». У меня прекрасная квартира в самом центре, у меня хорошая дача в замечательном месте — вы его знаете как Келломяки. У меня машина — купить такую очень непросто, надо и много зарабатывать, и долго ждать своей очереди. Нас избегли репрессии, мы с женой живём хорошо, зажиточно. Но, господа, человек — это всё-таки немного больше, чем просто «хорошая жизнь». И, если Господь вложил в нас некие таланты, то, значит, Он хотел, чтобы мы нашли бы им применение.

Ему никто не ответил.

…Дом стоял в окружении вековых сосен, двухэтажный, под островерхой крышей. Тёмный, пустой, ждущий. Темнота совсем уже сгустились.

Профессор торопливо отпер боковую дверь.

— Спускайтесь! Сейчас я подвал открою…

Костик Нифонтов вновь тихонько заныл.

— Нет, нет, и речи быть не может! — строго заметил профессор. — Динамика времени, последствия переносов — мы только начали ею заниматься. Уйти в «настоящее» другого временного потока, отстающего от твоего — можно; а вот что будет, если обратно? Ещё решаем, ещё обсчитываем…

— То есть Косте у вас остаться нельзя, а нас засунуть в…

— Ничего подобного! Про вас я знаю — вы вернётесь в своё время. А вот про Костю у нас и вообще вас, как гостей на долгий срок — не уверен. Ещё не досчитал. Ну, скорее, друзья!..

В подвале было сухо, горела электрическая лампочка, и в углу вздыхала железным нутром здоровенная машина — куда больше той, что Федя Солонов запомнил по корпусу.

Николай Михайлович поспешно поворачивал переключатели, двигал рубильники. Вспыхивали лампочки, начинали светиться шкалы приборов, тонкие иглы стрелок качались вправо-влево.

Резко зазвонил вдруг звонок возле ведущих наверх ступеней, и профессор замер.

— Ах ты ж!.. Ну, Никаноров, ну, мастак! Догадался!.. Примчался, и наверняка не один!.. Ну да ничего, милицию он сюда привести не осмелится. А если и осмелится… ха, они всё равно не поймут и не поверят, на что эта машина способна…

Звонок грянул вторично.

Машина гудела всё громче. В подвале ощутимо запахло свежестью, как после грозы.

В дверь наверху заколотили. Грубо, резко, властно.

— Гражданин! Откройте, милиция!..

— Скорее, скорее!

Профессор втолкнул их всех в тесный круг перед самым аппаратом. Ирина Ивановна и Две Мишени вдвоём держали вырывавшегося Костика.

— Откройте, гражданин Онуфриев!

— Прощайте, — сказал профессор.

И перекинул главный рубильник.

* * *

Тьма. Хруст, как будто рвалась мокрая мешковина. Боль в плече — тупая, давящая. Подкашиваются ноги — Федор падал, камни пола жёстко ударили в бок. Грянули со всех сторон выстрелы, кто-то истошно орал совсем рядом; но вокруг царила тьма.

— Федя! Костя! Петя!

Ирина Ивановна; тоже здесь. Но почему так всё болит — и почему темно? Где они?..

Жёсткие руки коснулись его, приподняли —

— Кровь?! Федя, что —

— Константин Сергеевич, смотрите —

Чиркнула спичка. Госпожа Шульц высоко подняла огонёк.

Кирпичые своды. Широкая низкая дверь. Донельзя знакомые своды и донельзя знакомая дверь.

— Погодите — наш корпус? — Федя, ты ранен? Ирина Ивановна —

За дверью, не смолкая, гремели выстрелы.

— Революция? Семнадцатый год?

— Петя, зажигай спички! О чёрт, у него же плечо прострелено!

— Как? Откуда?!..

Новая спичка.

— Мой браунинг!.. Пустой!.. Петя, свети!..

Щелчок обоймы.

— Я расстреляла две из трёх.

За дверью меж тем раздались команды, кто-то повелительным голосом распоряжался:

— Отделение, за мной!..

Федя, несмотря на боль и туман в глазах, узнал этот голос.

Илья Андреевич Положенцев.

Судя по всему, его узнали и остальные.

Ирина Ивановна метнулась к дверям.

— Илья Андреевич!..

Шаги многочисленных ног замерли.

А потом дверь приоткрылась. Не распахнулась, а именно приоткрылась, в щель ударил луч электрического фонаря.

Илья Андреевич протиснулся внутрь.

— Боже всемогущий!.. — только и смог он сказать.

— Скорее, Илья Андреевич, Солонов ранен!..

— Ох, ты ж!.. Бежим, бежим скорее — бунтовщиков тесним, доктор Иван Семенович развернул перевязочный пункт наверху!..