Алексей Кулаковский

Вот, сей-то господин попал случайно раз
В среду мужей ученых,
Не испытавших севера ни игр суровых,
Ни моря льдистого проказ.

Чтоб показать умишка глубину,
Чтоб доказать патриотизма вышину,
Сказал герой такое слово,
Слыхать не приходилось мне какого:

«Якут-пигмей привычен к холоду морей,
Ему приятен край, где царствует Борей.
Зачем их нам не гнать в страну,
Какая им по сердцу и нутру!

А прежни пашни их и избы,
То, чем лежать им, гнить без пользы,
Да достаются детям нашим, как надел,
Чтоб уходя народ вздыхать об их не смел…».

И труженик смешон мне кропотливый сей:
Плоды[1] трудов своих кровавых,
Над чем кряхтел от юности своей,
Продать решил за миг един похвал неправых!

Частенько хоть, тайком порой ночной
Скорбеть он будет думой и душой,
Но труд его погибнет так бесславно,
Ничей не радуя и взор;
А Эсперанто, Воляпюк, Липтэй вздохнут злорадно;
Заслужит же он лишь обиженных укор…

Не думайте же, однако, друзья мои, что я настроен хорошо, потому и пою, — нет, это — смех сквозь слезы, это — «пир во время чумы».

Но свет не без добрых людей: говорят, далеко за морями, за долами, во граде царственном есть домовина, в котором долго, упорно и много думают хорошие люди о хороших вещах. В той домовине нашлись-таки люди, желающие нам добра (Сиб. Депутат.); они, говорят, доказывали другим хорошим людям, что не следует давать вымереть сибирским «иначе-рожденным-людям», ибо последние, по их мнению, платили ясак и впредь способны платить, во-вторых, они в течение веков сумели акклиматизироваться в суровой Сибири и будут потому очень нужны при эксплуатации природы и недр их богатой родины. Затем, эти хорошие люди, исходя из сказанного своего мнения, советовали не посылать в Сибирь своих подонков и не отнимать тех земель, без которых им «быть живыми» невозможно.

В то время, как говорящие хорошие люди с искренним жаром доказывали, подобно крыловскому повару, правильность своего предложения, слушающие хорошие люди собрались в кучу и, подобно крыловской кошке, слушая нотацию евшей пирог, — стали шептаться: «Этот оратор — кум тунгуса, тот — сват якута, а вот этот — племянник бурята, потому они так и толкуют; не слушайтесь их, — поговорят и отстанут».

Так-то, нам кругом не везет…

_____

Обыкновенно, на официальных бумагах говорится, что переселенцам будут отводиться лишние, свободные земли. Шиш! — это враки! Я знаю нашу область, потому что ездил по ней и так, и этак: она — сплошная скала, разборожденная горными реками и потоками, вплоть до Иркутской границы и морей; лишь реки — Лена, Вилюй и Амга тянутся узкой лентой с плодородной почвой, захватывающей незначительные части их протяжений. Пространство, занятое Якутским округом, едущему в отдаленных ущельях Яблоневого хребта воображается каким-то маленьким пятном или островом на океане гордых и угрюмых скал…

Селиться переселенцам некуда, кроме незначительных ленских островов, Ноторы, Алдана, Оймякона и т. п., где может уместиться каких-нибудь 20–30 тысяч человек. Потому казна поневоле отберет у нас уже занятые земли под благовидным предлогом назначения земельной нормы в 15 десятин. Все земли (покосы, пашни, выгоны, усадьбы, леса и водные пространства) будут делиться между русскими и якутами по одинаковой пропорции и так, чтобы всего на душу досталось по 15 десятин.

Следов, у нас отберут и культивированные, насиженные земли, взамен которых укажут Байбалу, Басылаю, что им отведено столько-то лесу с «Халынг-Кыра», такая-то часть такого-то озера… Якут заявит начальству, что ему невозможно существовать отведенным количеством земли. Начальство ответит: «земли у нас нет; живите, как живут переселенцы, и больше никаких!»… Но переселенцы нам не чета: они умеют обращаться с землей и извлекать пользу даже из плохой земли. Затем, они получают, как новоселы, от казны всевозможные ссуды и пособия.