Алексей Ремизов: Личность и творческие практики писателя

В ряду подобных примеров можно привести фотографию, сохранившуюся в его семейном альбоме. Ссыльный Алексей Ремизов запечатлен здесь в своей комнате в окружении гостей; ниже — приписка, сделанная значительно позже: «Вечернее чтение. У меня в Устьсысольской обез[яньей] вел[икой] вол[ьной] пал[ате]» [312]. Спустя несколько месяцев «Обезьяньей Палатой» станет для него совсем другой дружеский кружок — ссыльных вологодских поселенцев в шутку названный «Союзом Свободных Алкоголиков», хотя их время препровождение вовсе не сводилось к совместным возлияниям. Участниками «Союза» были будущие революционные, философские и литературные знаменитости — Б. Савинков, И. Каляев, П. Щеголев, Н. Бердяев, А. Луначарский, А. Богданов и другие, многие из которых позже станут князьями и кавалерами Обезвелволпала. Много лет спустя, вспоминая в Париже вологодское прошлое, Ремизов подчеркнет преемственную связь «Союза Свободных Алкоголиков» и «Обезьяньей Великой и Вольной Палаты»: «В первый раз читал я „Пруд“ по рукописи в Вологде Щеголеву, Савинкову и Каляеву: когда П. Е. Щеголев не был еще „Архивным фондом“ [313]<…>, а Б. В. Савинков сотрудничал в „Искре“, И. П. Каляев служил корректором в газете „Северный Край“ в Ярославле. И „Обезьянья великая и вольная палата“ называлась не „Обезвелволпал“, а таинственным С.С.А.» [314].

Уже в этом вологодском кругу начали складываться такие важные для ремизовского миропонимания этические ценности, как доверие, безграничная дружба, внутренняя свобода личности. «Союз Свободных Алкоголиков» (как впоследствии и «Обезьянья Палата») отличался игровыми формами общения: травестийным обыгрыванием масонских обрядов, пародированием официальных сообществ или ведомств, наделением участников сообщества прозвищами в соответствии с их амплуа, фиксацией деятельности в шуточных документах, созданием целостной мифологии содружества. Наиболее примечательным элементом, соединявшим поэтику «Союза свободных алкоголиков» и «Обезьяньей Палаты», стали шуточные «Некрологи», адресованные Ремизовым своим товарищам по ссылке [315]. Заметим, что в своей последней автобиографической книге, посвященной этим годам, писатель сам указал на общую игровую природу вологодских «Некрологов» и «обезьяньих» грамот: «У меня всегда были царские замашки. В раннем детстве в Москве я щедро раздавал счастье — хлопал левой, отмеченной счастьем рукой по руке всякого, кто бы ни попросил; потом в играх — в игре в „казаки-разбойники“ я раздавал бумажные ордена и медали; <…> потом я буду выдавать „обезьяньи“ жалованные грамоты с печатями, а Вологде я писал „подорожие“ (некрологи)» [316].

Существует мнение, что «Обезьянья Палата» возникла вследствие трагедийного переживания Ремизовым поражения первой русской революции: «писатель погрузился в ирреальный мир изощренной умственной игры-утопии, выразив в ней по-своему стремление к правде и простоте, к естественным и справедливым человеческим отношениям» [317]. Как нам представляется, текущие политические события сыграли отнюдь не решающую роль в формировании многолетнего замысла Ремизова. Импульс к «основанию» Обезьяньего царства (в этой игре, заметим, было мало «ирреального» и еще меньше — «изощренно умственного») возник в первую очередь благодаря эмоциональным, то есть сугубо индивидуальным, потребностям, которые испытывал писатель в своем желании адаптироваться в среде столичной петербургской элиты. Безусловно, на возникновение Обезьяньего общества могла повлиять характерная для этих лет тенденция к созданию приватных, тайных кружков и обществ для посвященных («Аргонавты», «Друзья Гафиза», «Содружество одиноких», «Орден всемирного ребячества», наконец, «Эротическое общество») [318]. Возможно, свое воздействие на ремизовскую идею оказал и лозунг «театрализации жизни», провозглашенный Н. Евреиновым в том же 1908 году, с которого начала вести свое летоисчисление ремизовская «Обезьянья Палата» [319]. Кроме того, особым источником идеи «Обезвелволпала», во многом сориентированной на пародию и травестию, могло стать и исторически сложившееся народное игровое поведение, выраженное в скоморошестве [320].

Впрочем, все названные «первопричины» носят по отношению к самой «Обезьяньей Великой и Вольной Палате» не более чем факультативный характер и не являются безусловными. Согласимся с выводом, что «изучение „источников“ и „влияний“ покрывает лишь ту — весьма незначительную — часть текста, где сам автор еще не вполне утратил сознательную связь с культурным контекстом, между тем как на деле всякий текст сплетен из необозримого числа культурных кодов, в существовании которых автор, как правило, не отдает себе ни малейшего отчета, которые впитаны его текстом совершенно бессознательно» [321]. Хотя изучение истории литературы и предполагает опору на объективные данные, однако позитивистская методика плохо уживается не только с такой реальностью, как игра, но и с самой историей, которая намеренно затемняет свое происхождение и истоки [322].