Алексей Щусев. Архитектор № 1

Горечь и разочарование испытывают те, кто, проработав всю жизнь на мастера — будь это талантливый зодчий или одаренный художник, — осознают, что с уходом этого мастера из жизни, кончается и их творческое существование. И если уж живет в человеке необходимость и способность работать самому, то уходить из-под опеки надо как можно раньше.

Так и сделала следующая сотрудница Щусева — Ирина Александровна Синева, воспоминания которой окрашены в принципиально иные тона:

— Хочу рассказать, как Щусев руководил своими непосредственными помощниками, Вернусь к моей работе над воротами для Казанского вокзала. Дома, без предварительных указаний, я сделала в небольшом масштабе несколько эскизов и с ними поехала к Алексею Викторовичу. Из этих нескольких он выбрал один эскиз и к нему сделал незначительные поправки. С учетом этих указаний я выполнила подробный чертеж в масштабе 1:10. Алексей Викторович опять внес несколько мелких уточнений и позволил делать шаблоны для литья. Выполнив все его указания и шаблоны, я снова отправилась к нему и получила разрешение сдать чертежи в копировку. Казалось бы, с полным правом я могу считать себя автором этих ворот — замечаний было немного и на первый взгляд несущественных. Но каково же было мое удивление, когда позже я впервые увидала фотографию ограждения ИМЭЛ в Тбилиси. Оказывается, я полностью повторила его характер, разница заключалась только в орнаменте — там грузинский, а у меня русский.

Алексей Викторович говорил, что помощники для него — это музыкальные инструменты, на которых его руки могут выполнить любую мелодию.

Щусев был больше чем кто-нибудь человеком настроения. Как непосредственный руководитель он иногда становился очень тяжелым. Вспоминаю один из его обходов. Сидела я тогда в большой комнате, где было нас человек двенадцать. Алексей Викторович по очереди присаживался к столам своих помощников и всем и всеми был недоволен. Он редко переходил на крик, но делался у него особенно скрипучий голос, когда с языка срывались обидные слова.

Бывало и иначе. Алексей Викторович в хорошем настроении. Все ладится. Садясь за наши столы, он доставал из кармана толстенный мягкий карандаш и в том случае, если в чертеже что-нибудь не так, он этой «пушкой» стремительно вносил нужное ему исправление. Обход совершался быстро, легко. Каждый из нас слышал слова одобрения. А закончив обход, Алексей Викторович часто садился на тот же табурет или стул в центре комнаты и рассказывал нам что-нибудь, всегда очень интересное. Рассказчик он был блестящий, обладал необыкновенной памятью и остроумием. Взыскательность Алексея Викторовича к своим сотрудникам ограничивалась только творческими работниками, то есть архитекторами. Никогда я не слыхала, чтобы он выражал свое недовольство техническим исполнителям — техникам, чертежникам, копировщицам. За их ошибки ответственность несли только архитекторы.

Во время работы над чертежами макета здания Президиума Академии наук я допустила ошибку, требовавшую переделки части уже выполненного макета. Ответственной за выполнение была А. Г. Заболотская. Алексей Викторович был болен, и она предложила мне самой съездить к нему и доложить о своей ошибке. С каким стесненным сердцем я вошла в дом на Гагаринском! Алексей Викторович выслушал меня, посмотрел привезенные чертежи и закричал: «Передайте Заболотской, что я ею очень недоволен!» Я пыталась доказать, что виновата сама, но он продолжал твердить, что недоволен Заболотской.

Откричавшись, Алексей Викторович вышел в соседнюю комнату и довольно быстро вернулся, неся несколько небольших этюдов маслом. Лицо уже было добрым, и совсем другим голосом он предложил мне посмотреть, какие виды из окон написал он за время болезни. Уходя, я вновь пыталась убедить Алексея Викторовича в своей вине, но он опять повторил, что недоволен Заболотской. Вот это перенесение моей вины было куда обиднее, чем резкое замечание непосредственно мне самой. После того как Алексей Викторович вернулся на работу, Заболотская никакого замечания не получила.

Алексей Викторович был человеком крайностей — или очень хорошо или очень плохо. Середины он не знал. Бывало, бьешься над каким-нибудь чертежом, сам он рисует, и все не то. Спросишь — как же? А Алексей Викторович ответит: «Ищите, для красоты рецептов нет!» А иногда, не получив желанного результата, с горечью скажет: «Ладно, оставим так. Лучшее — враг хорошего». Но на следующий день все равно будет переделывать.

Настроение, в котором он смотрел на работу, играло огромную роль. Бывало и так: я разрабатывала фрагмент главного входа в Казанский вокзал. Все было не то, ничего не нравилось. Когда Алексей Викторович ушел, я поставила доску лицом к стене и занялась другим. К фрагменту больше не прикасалась. Через день или два Алексей Викторович подсел ко мне и выразил желание посмотреть фрагмент. Я положила перед ним доску. «Ну вот, это совсем другое дело!» — обрадовался он, хотя на чертеже ничего изменено не было.