Алексей Толстой

«В ней не было ничего от того спортивного, несколько простоватого, но в своем роде очень привлекательного типа, к которому принадлежали лучшие московские девушки советского времени. У жены знаменитого писателя внешность была совершенно не советская. Это была скорее изящная парижанка или, может быть, хороший образец дамы с Пятой авеню, но уж никак не москвичка сталинской эпохи. На красивом лице незаметен загар, но зато можно обнаружить мастерский грим первоклассной косметики, положенный со вкусом и умением. Фигура у нее была стройная, женственная и миниатюрная. Одета она была очень хорошо, даже великолепно — в дорогие вещи, сделанные явно в презренном капиталистическом мире. В маленькой руке, затянутой в светло-серую перчатку, чудесная сумка из крокодиловой кожи. Но Людмила Ильинична оказалась дамой на редкость приветливой и любезной»^{828}.

А дальше начинается собственно пикник — угощения, возлияния, икра, осетрина, жареные поросята, маринованные белые грибы, цыплята, картошка, печенная на костре, и водка, охлажденная в ручье.

«Кому чару пить, кому выпивать?

Свету Алексею Николаевичу!»

Тут надо сделать одно отступление. Бунинский очерк «Третий Толстой» заканчивался такими словами: «Во многом он был уже не тот, что прежде: вся его крупная фигура похудела, волосы поредели, большiя роговыя очки заменили пенсне, пить ему было уже нельзя, запрещено докторами, выпили мы с ним, сидя за его столиком, только по одному фужеру шампанского…»

Если же верить Елагину, то Толстой был все тот же и пил все так же.

«Тут Толстому подносился довольно большой граненый стаканчик водки, и, пока он выпивал до дна, хор все время повторял:

Пей до дна, пей до дна…

Когда же стакан был выпит, мы начинали следующий куплет, опять все с тем же припевом. Всего в песне было три куплета, и Толстой выпил таким образом три стаканчика водки, одобрительно крякая, причмокивая и ухая. Закусывал он маринованными грибками, которые доставал прямо руками из большой банки. Когда же песня была окончена и хор замолчал, то неожиданно раздался голос нашего высокого гостя, уже совсем хриплый, хотя еще твердый:

— Давай сначала всю песню»^{829}.

Через час Толстой был мертвецки пьян, вместе с ним напились и все прочие участники пикника, писателя начали грузить в лодку, но уронили в воду, и так как ни одеяла, ни сухой одежды не оказалось, завернули в ковер, чтобы он не замерз. Потом в тот же ковер завернули и подвыпившую актрису. Толстой сладко заурчал.

«В сырой туманный вечер на маленькой лодке с нетрезвыми гребцами в чьих-то чужих подштанниках и нижней рубашке, завернутый в грязный и пыльный ковер, лежал депутат Верховного Совета СССР, личный друг Сталина, знаменитый писатель, краса и гордость советской литературы Алексей Толстой»^{830}.

Было, не было?

Что тут скажешь? Наверное, было, пусть даже и несколько иначе, чем описано Юрием Елагиным. Вряд ли столичные театры так уж гонялись за пьесой Толстого. В мемуарах Л. Когана говорится, что Толстой должен был написать для Вахтанговского театра пьесу про Пушкина, но с условием, что самого Пушкина в ней не будет. Эту пьесу он так и не написал (зато похожий замысел был осуществлен Булгаковым в «Последних днях»).

«— Ничего путного из этого не выйдет. Не буду писать.

— Значит, придется аванс возвращать?

Он посмотрел на меня с удивлением и спросил:

— А вы видели когда-нибудь писателя, который возвращает аванс? Дам какую-нибудь другую пьесу, вот и все»^{831}.

Вот и дал, пусть не очень удачную, которая быстро сошла со сцены, но вот чего не было точно — так это вывода, к которому приходит Юрий Елагин и ради которого пикник на берегу Пахры так вкусно им и описывался:

«Алексея Толстого споили, разложили морально и заставили лгать. И талант его погиб так же быстро и так же окончательно, как и таланты тех, кого расстреляли или сослали <…> был это не писатель и никакой не певец, а некое декоративное существо, вроде «свадебного генерала»^{832}.

Не стал Толстой свадебным генералом, не спился, не отнял Господь у трудолюбивого и лукавого раба таланта. Халтурить халтурил, подличать подличал[88], но и хорошие вещи продолжал писать. А главное — жил так же размашисто, по-толстовски вкусно и страстно, как генерал настоящий, а никакой не свадебный.

Глава XXIII СТАМБУЛ ДЛЯ БЕДНЫХ

1941 год начался для Алексея Толстого удачно. Весной ему присудили Сталинскую премию I степени за «Петра», к лету он закончил третью часть «Хождения по мукам», от которой шарахнулся десять лет назад, но теперь, подстрахованный «Хлебом», поставил точку в своей многострадальной эпопее, соединив разлученных революцией и Гражданской войной героев в Большом театре, где Катя, Даша, Рощин и Телегин слушают доклад Кржижановского об электрификации и смотрят на разгромившего Деникина Сталина.