Алексей Толстой

Алексею Толстому было уже под шестьдесят, когда началась война, мобилизации он не подлежал, но в стороне не остался и с первых дней начал сражаться тем единственным оружием, которым умел воевать и воевал уже четверть века назад, — словом. Он снова писал для фронта — писал жестко, резко, доходчиво, умея зацепить сердца читателей и возбудить в них два одинаково великих чувства — любовь к своей родине и ненависть к врагу, и второе было, пожалуй, даже сильнее первого. Если Толстой-журналист образца 1914 года оставался относительно политкорректен и на немецкие зверства особенно не напирал, то теперь ситуация изменилась. Про тогдашнего Толстого никто не говорил, что он попал под угар шовинизма, к нынешнему это определение подошло бы.

«Из репродуктора неслись взволнованные, но полные уверенности и силы слова: «Эта война навязана нам не германским народом, не германскими рабочими, крестьянами и интеллигенцией, страдания которых мы хорошо понимаем, а кликой кровожадных фашистских правителей в Германии», — описывал первые дни войны Ю. Крестинский.

Алексей Толстой сразу понял, что на этом тезисе контрпропаганды не построишь. Война шла между двумя народами, и для него врагами были не фашисты, а именно немцы, германцы, варвары…

«Встанем стеной против смертельного врага. Он голоден и жаден. Шесть столетий он с завистью глядит на наши необъятные просторы. Сегодня он решился и пошел на нас… Это не война, как бывало раньше, когда войны завершались мирным договором, торжеством для одних и стыдом для других. Это завоевание такое же, как на заре истории, когда германские орды под предводительством царя гуннов Атиллы двигались на запад — в Европу, для захвата земель и истребления всего живого на них.

В этой войне мирного завершения не будет. <…> Красный воин должен одержать победу. Страшнее смерти позор и неволя. Зубами перегрызть хрящ вражеского горла— только так! Ни шагу назад!.. Ураганом бомб, огненным ураганом артиллерии, лезвиями штыков и яростью гнева разгромить германские полчища!»^{833}

«Я обвиняю гитлеровскую Германию в небывалых преступлениях, совершенных и совершаемых немцами в здравом уме и твердой памяти. Я требую возмездия»^{834}.

Годами советским людям вбивали в голову, что немецкие рабочие — их классовые товарищи, что они страдают от гнета собственной буржуазии и, если начнется война, обратят оружие против своих поработителей.

Начиная с 22 июня 1941 года все происходило наоборот, немецкие пролетарии ожесточенно уничтожали русских людей, не видя большой разницы между солдатами, женщинами и детьми, и образ братьев по классу нужно было срочно заменить образом немца-врага, немца-зверя. Толстой в этом преуспел так, что сравняться с ним мог один Илья Эренбург — поразительно пересеклись в который раз пути двух людей, вышедших из волошинского «обормотника», прошедших через революцию, эмиграцию, насмерть поссорившихся и снова вставших плечом к плечу.

«Мы должны объединиться в одной воле, в одном чувстве, в одной мысли — победить и уничтожить Гитлера, — писал Толстой в июле 1941 года в статье «Я призываю к ненависти». — Для этой великой цели нужна ненависть. В ответ на вторжение Гитлера в нашу страну — ненависть, в ответ на бомбардировки Москвы — ненависть. Сильная, прочная, смелая ненависть! <…> светлая, священная ненависть, которая объединяет и возвышает»^{835}.

Эту святую ненависть надо было разжигать, и Толстой знал, как это делать и на какие чувства давить.

«Фашисты любят сильные ощущения. Книга, театр, кино могут дать только суррогат переживаний. То ли дело — подойти к белорусской колхознице, вырвать у нее из рук младенца, швырнуть его на землю и слушать, кривя рот усмешкой, как баба кричит и кидается, беспомощная и безопасная словно птица, у которой убили птенца, и под конец, когда до нервов дошли эти вопли наглой бабы, — ткнуть ее штыком под левый сосок… Или приволочь с хутора на лесную опушку, где расположились танки для заправки, полтора десятка девушек и женщин, приказать им, — четкой, мужественно-немецкой хрипотцой, — раздеться догола, окружить их, засунув руки в карманы и отпуская жирные словечки, разобрать их по старшинству и чину, потащить в лес и наслаждаться их отчаянными криками и плачем, а потом вперевалку вернуться к своим танкам, закурить и уехать, чтобы впоследствии написать в Германию открытки о забавном приключении: «Должен тебе признаться, Фриц, эти проклятые русские девки под конец нам до смерти надоели своими воплями и царапаньем…»^{836}

«Не оскорбляйте варваров, называя этим именем солдат Гитлера. Не обижайте природу, называя дикими зверями солдат Гитлера. Они просто — падшая сволочь»^{837}.

Значительная часть из того, что писал Толстой, печаталась в «Красной звезде», главным редактором которой был Давид Ортенберг, публиковавший и Эренбурга, и Симонова, и Шолохова, и Андрея Платонова.

Толстой впервые опубликовался в «Красной звезде» 9 июля 1941 года. Ортенберг позднее вспоминал о том, как состоялась эта публикация: