Алексей Толстой

Впрочем, в дневнике Толстого эта встреча с провидческим заключением мэтра описана гораздо более жестко, и эта запись хорошо отражает душевное состояние графа той весной:

«30 марта 1911 г.

Вчера вечером заехал ко мне Чуковский и, как всегда, дрыгаясь и мечась по комнате (сбивчиво сообщил, что), сказал, что меня ждут у Н. Ф. Анненского, где сидит Короленко. Чуковский, захватив «Сорочьи сказки», уехал, а я поспешил к Анненскому.

Живет он на Басковом, 17. Звоня в дверь, я слышал громкий смех и голоса. В прихожую вышла племянница Анненского и выскочил Чуковский, который, кстати сказать, знакомил меня со всеми по два раза, я уже представился, а он тащил за руку и знакомил. В небольшой комнате с голубыми шторами на диване сидел Короленко и в углу Анненский, и рядом с ним Кривич. Анненский приветливо поднялся и крепко пожал руку. Короленко немного рассеянно, словно утомленный или думающий о другом человек, тоже подал руку, но вяло. Чуковский вертелся на своем стуле и все время говорил, и чем громче кричал, тем спокойнее они отвечали. <…>

Когда пришли в столовую, я успел рассмотреть обоих. Анненский совсем седой и красный, с носом, как у Фета, и лукаво-добродушными глазами. Манера есть стариковская. Короленко тоже сед, но с коричневым оттенком. Курчавый и спокойный, скулы немного монгольские, а глаза глубоко сидят. В разговоре мало остроумен, но не артистически, не то Анненский, который никогда не машет руками. Чуковский похож был (он больше всех говорил) на злую и смелую собаку, которую много били и которая боится и скалит зубы»^{231}.

Последнее против воли относилось и к самому Алексею Толстому. За четыре года активной литературной деятельности в Петербурге он вкусил не только сладкие плоды искусства, но и его горькие коренья. Да и слова «собака» и «побил» были произнесены не всуе.

Глава VIII ГОД СОБАКИ

В Петербург Толстые вернулись осенью 1911 года с новорожденной дочкой Марьяной, названной в честь тургеневской героини из «Нови».

«Поехал к Толстым, любезны и милы. Смотрел бебешку»^{232}, — записал в дневнике М. Кузмин 14 сентября 1911 года.

«Безалаберный и милый вечер. Кузьмины-Караваевы, Елена Юрьевна читает свои стихи и танцует. Толстые — Софья Исааковна похудела и хорошо подурнела, стала спокойнее, в лице хорошая человеческая острота. Тяжелый и крупный Толстой рассказывает, конечно, как кто кого побил в Париже», — писал в дневнике 20 октября Блок^{233}.

Холодные упоминания о Толстом встречаются в дневнике Блока за 1911 год еще несколько раз, а позднее поэт сделает сомнительный комплимент и его дому, и хозяйке. Побывав в гостях у Аничковых («собрание светских дур, надутых ничтожеств»), он записал: «У Толстых было, пожалуй, в этом роде, хотя подлиннее, значительнее, потому что графиня — жидовка, а не аристократка, привыкшая к парижским растакауэрам»^{234}. Точно так же Софья Дымщиц удостоилась похвалы Блока за роль Кармозины в одноименном спектакле по драме Альфреда Мюссе, в котором играла и Любовь Дмитриевна Блок.

Толстой же покуда играл свои роли. Зимой 1911/12 года он участвовал в открытии в Петербурге кафе «Бродячая собака». Композитор Н. В. Петров вспоминал: «Я знал Алексея Николаевича с 1910 года, и дружба наша завязалась в те дни, когда мы, усталые и мрачные, ходили по улицам Петербурга и подыскивали подходящий подвал для открытия «Бродячей собаки». Что это такое будет, мы даже не очень хорошо представляли себе, но нам было ясно, что должно быть место, где будут встречаться художники разных профессий и творчески проводить свой вечерний, а иногда и ночной досуг. «Бродячей собакой» это будущее сообщество еще не называлось, это название родилось позднее в один из дней наших поисков.

С нами вместе по петербургским улицам бродили художники Н. Н. Сапунов и М. В. Добужинский, актер В. А. Подгорный и энтузиаст всяких творческих заварушек Борис Пронин.

Так вот, в один из наших походов именно Толстой и окрестил всю нашу компанию «Бродячими собаками»:

— Мы как собаки рыщем по улицам и с любопытством заглядываем почти в каждую подворотню, отыскивая свою мечту. Так назовемся же в честь этих наших разведок «Бродячими собаками»!

Предложение было с восторгом принято, и повеселевшие «собаки» продолжали свой путь, свои поиски. Мы вышли на Михайловскую площадь и, повернув налево, направились к угловому дому, где как-то особенно призывно манила нас подворотня.

— Именно здесь мы обретем приют для «Бродячей собаки», — неожиданно сказал Алексей Николаевич, церемонно приподняв цилиндр над головой»^{235}.

К открытию «Собаки» Толстой написал первый и самый важный пункт устава нового заведения — «Никому ни за что не выплачивается никакого гонорара. Все работают бесплатно», а также стихотворный пролог в духе кружковой самодеятельности: