Алексей Толстой в «хождениях по мукам» четырех супружеств

«Милые мама и папа! Это верно, что мы делаем свинство, и потому даже не оправдываюсь. Время у нас самое горячейшее, экзамены с одного щелчка, можно сказать, сдаем. Осталось у нас по 4 штуки, так что я кончу 23, а Юлия 27; 28 мы выедем на Рыбинск и 2 июня утром будем в Самаре. Поздненько, это верно, но ничего не поделаешь, ибо очень растянулись сроки. Погода у нас стоит самая майская, так, что сердце радуется: градуса 4 тепла, дождь и ветер, хоть бы провалился куда-нибудь городишко этот в болото!..

Вот ведь какой я свинья, после письма о Чехове я хотел написать в следующую субботу о Горьком. Но отложил, потому что Воскресенье пошел на чеховское утро. А после утра хронически откладывал до сего 6 мая. А чеховское утро было очень симпатичное утро: Артисты Станисл. читали по ролям по акту из Дяди Вани, Чайки и 3 сестер. И признаюсь, что даже в чтении 3 сестры мне понравились больше, чем дядя Ваня и, конечно, чем александрийская Чайка. Эта пьеса еще глубже и драматичнее, и живее.

Знаешь, мама, ты, наверное, сердишься на мои письма: в них, мол, ничего, кроме общих фраз да описания пьес, не встретишь, но дело в том, что жизнь идет так разнообразно и оригинально, что при такой редкой переписке ничего писать не хочется. Все думаешь, вот скоро приеду, лучше расскажу. А писать чаще буду на будущий год, ей-богу. Вот, например, сколько можно порассказать о подругах Юлии Наде и Мане, о жизни курсисток, о различных впечатлениях. Но все это требует систематической переписки, а она будет на будущий год, ей-богу. Пишу это я для того, чтобы ты не подумала опять что я не желаю делиться своими впечатлениями с вами…»

А в следующем письме рассказал о том, что познакомился с писательницей Зоей Юлиановной Яковлевой, и о том, что у нее образовалось нечто вроде литературного салона, в котором «по четвергам собирается весь интересный тебе Петербург», не умолчал и о том, что играет «в даваемом ею спектакле маленькую роль». И заключил: «Дама она очень интересная, и тебе будет в высшей степени полезно и приятно у нее бывать».

А когда мать приехала, он сразу понял, что, конечно, в Самаре она значительно отстала от биения пульса современного искусства. Он писал в Самару Бострому:

«Милый папа! Мама здесь и понемногу очищается от провинциальной пыли: так как начинает входить в интерес Петербурга… Относительно литературы ничего еще не известно, но я думаю, что дело может выгореть, потому что у меня теперь много литературных знакомых, и стало быть и у мамы».

А между тем первый удар грома разразился над Россией в январе 1904 года. В ночь на 27 января Япония, как и всегда это делают нелюди, без объявления войны атаковала на внешнем рейде Порт-Артура российскую эскадру. Внезапное нападение позволило вывести из строя ряд русских кораблей, что помогло провести высадку десантов в Корее. Началась осада Порт-Артура.

Впрочем, в Петербурге, в частности в литературном обществе, не оценили всей опасности, которую таила начавшаяся война. Не оценил и Толстой. Он по-прежнему учился, по-прежнему выезжал на практику. Собственно, страна жила спокойно, ведь Порт-Артур – это так далеко.

Обстрел японцами Порт-Артура и русских кораблей. 1904 г.

В свое время, в 1812 году, генерал Яков Петрович Кульнев сказал: «Люблю Россию! Хороша она, матушка, еще и тем, что у нас в каком-нибудь углу да обязательно дерутся…»

Но на этот раз дрались не «в каком-нибудь углу», на этот раз драки очень быстро достигли столицы. В октябре 1905 года Алексей Толстой писал:

«Повсюду во всех учебных заведениях идут многочисленные митинги и почти всегда под флагом С.Д. (социал-демократии. – Н.Ш.

). Полиция не вмешивается. Трепов ведет тонкую игру… Уличных демонстраций нет. Институт наш хотя и открыт, но к занятиям приступают слабо».

Однажды и он сам принял участие в демонстрации у Казанского собора. От этого события осталось много впечатлений, ну а пишущему человеку невозможно таить их в себе. Написал статью «На площади у Собора», в которой передал волнение и настроение демонстрантов:

«Толпа, полная ожидания, неизвестности, трепета, восторженная до крайних пределов, как ртуть чувствительная к каждому трепету своей опоры, составленная из самых разнообразных и разноплеменных элементов, шумящая, не желающая ничего слушать или затихающая так, что слышно свое дыхание, толпа, вооруженная красными флагами, – собралась на площади Казанского собора. Не ясная, определенная цель собрала ее у этих холодных и строгих колонн, не радость или негодование, а смутное ожидание чего-то нового, светлого, что должно вдруг предстать их давно не видевшим очам».

Написал и забыл. Особого интереса к революционному движению он не испытывал, а когда в середине ноября вместе с женой Юлей отправился в Казань, и вовсе не думал о своих революционных впечатлениях. В Казани, в местной газете «Волжский листок», публиковал стихи, уже совершенно не относящиеся к революционным событиям. Это были стихотворения «Сон», «Далекие» и многие другие.