Алексий II

Выйдя после литургии из Кремля, Святейший вновь, как весною, совершил крестный ход от сердца Москвы к храму Большого Вознесения, уже отреставрированному и готовому к первому богослужению. Сентябрьский, холодный и волнующий воздух, развивающиеся хоругви и трёхцветные знамёна, бело-сине-красные и чёрно-золото-белые, многоголосое пение «Спаси, Господи, люди твоя» и «Боже, царя храни!», зачем-то — толпы милиции... А впереди он — Патриарх Алексий II. Когда дошли до Большого Вознесения, он произнёс речь о начавшемся православном возрождении русского народа, и, помнится, кто-то воскликнул:

— Это наш Патриарх!

И с того дня он навсегда запечатлелся в сознании как наш Патриарх.

Прекращение гонений на Церковь могло окончиться столь же неожиданно, как и началось, и Святейший спешил вернуть верующим как можно больше храмов.

Покровский собор, известный также как храм Василия Блаженного, — безусловно, один из главных символов Москвы и России. Необыкновенный, нарядный, олицетворяющий многоцветную старину нашу. Подумать только, но в октябре 1917 года большевики цинично расстреливали его из пушек и сильно исковеркали, а в середине тридцатых он едва не разделил участь взорванного храма Христа Спасителя! Его спасло личное мужество выдающегося русского архитектора Петра Дмитриевича Барановского, человека, который боролся против уничтожения архитектурных святынь Руси, а когда не мог их спасти, накануне разрушения успевал произвести все замеры и оставить чертежи для будущего восстановления. Он спас Коломенское, устроив там музей народного зодчества. Он был последним, кто находился в Чудовом монастыре перед его уничтожением, и успел вынести оттуда мощи святителя Алексия Московского. Он спас Андроников монастырь, создав там музей древней живописи, спас храм Василия Блаженного. За это упорство Петра Дмитриевича арестовали и отправили в ссылку, но уникальный храм, превращённый в музей, уцелел. 7 ноября 1941 года мимо него шли полки, отправляясь на фронт. Перед собором поставили, переместив с другого места Красной площади, памятник Минину и Пожарскому.

И вот теперь, в праздник Покрова Богородицы 1990 года, Патриарх Алексий II добился разрешения совершить здесь первую после революции Божественную литургию. Началась борьба за возвращение собора, в 1991 году Святейший добьётся того, что храм Василия Блаженного станет считаться в совместном пользовании Церкви и Государственного исторического музея.

В те октябрьские дни президент СССР Горбачёв и Верховный Совет издали, наконец, закон о свободе совести и религиозных организациях, в разработке которого Святейший принимал самое деятельное участие и как Предстоятель Церкви, и как народный депутат, коим он по-прежнему оставался, несмотря на своё отрицательное отношение к участию религиозных деятелей в политике.

Вопрос о свободе совести — понятие, возникшее в Европе во времена Реформации, когда нужно было закрепить право не быть католиком. Французы во время своей так называемой Великой буржуазной революции шагнули дальше, заявив в Декларации прав человека и гражданина от 1789 года, что «никто не может быть преследуем за свои убеждения, даже религиозные, при условии, что их обнародование не угрожает общественному порядку». Слова «даже религиозные» здесь весьма красноречивы. С тех пор все законы о свободе совести являлись уступкой, которую безбожные правительства делали верующим гражданам.

В 1918 году большевики приняли декрет о свободе совести и об отделении Церкви от государства. И вот, наконец, через семьдесят два года атеистическая власть снизошла, признала, что Русская Православная Церковь может иметь правовую основу для своей деятельности и правоспособность юридического лица, что граждане имеют право «на беспрепятственное исповедание религии и исполнение религиозных обрядов, а также социальную справедливость и равенство, защиту прав и интересов независимо от отношения к религии». Отныне можно было, не опасаясь новых гонений, «единолично или совместно с другими исповедовать любую религию или не исповедовать никакой, выражать и распространять убеждения, связанные с отношением к религии». Родителям разрешалось «воспитывать своих детей в соответствии со своим собственным отношением к религии». Нельзя теперь было принуждать кого-либо «к исповеданию или к отказу от исповедания религии, к участию или неучастию в богослужениях, религиозных обрядах и церемониях». Отныне гражданин вправе был в официальных документах указывать или не указывать, как он относится к религии и какую религию исповедует.