Алеша Джапаридзе

А забастовка между тем продолжалась. Машинисты и их помощники, кочегары, обходчики, вся поездная прислуга, не говоря уже о рабочих железнодорожных мастерских, держались стойко. Правда, положение их с каждым днем становилось все хуже и хуже. Стачечный фонд, собранный до ареста их руководителей, был весьма незначительным, а собственный кошелек каждого, конечно, давно истощился. В знак солидарности рабочие предприятий Тифлиса устроили складчину для бастующих товарищей. Но этого хватило ненадолго.

Через некоторое время бастующие рабочие и их семьи вновь очутились в бедственном положении. Уже были распроданы и мебель, и скудная одежда, и даже утварь. Помогали друг другу чем могли, делились последней горстью кукурузной муки, но голод все крепче и крепче сжимал свои холодные тиски.

Последний удар забастовщикам нанесли жандармы и полицейские. Начались повальные аресты, массовые увольнения рабочих. Газета «Кавказ» приводила цифры арестованных рабочих в связи с забастовкой. В Метехской тюрьме находилось 393 человека, а в губернской — 831.

Число уволенных рабочих из железнодорожных мастерских достигло двух тысяч человек, а из депо — 150.

Стачка, продолжавшаяся шестнадцать дней, была подавлена. С одной стороны, нужда и голод, а с другой— террор и насилие властей заставили рабочих отступить.

Между прочим, администрация Управления железных дорог пыталась набрать штрейкбрехеров, но их не оказалось. А вот листовки, несмотря на массовые аресты, появлялись по-прежнему.

И все-таки забастовка не достигла цели.

Когда эта печальная весть дошла до губернской тюрьмы, «Неистовый» в своей одиночной камере заметался. Он тяжело переживал подавление стачки, но продолжал горячо верить в дело революции и ждал только момента выбраться на волю, чтобы внушить эту веру всем. Джапаридзе ни минуты не сомневался, что будущее — за пролетариатом.

Массу хлопот причиняет он жандармам. Заключенный требует у администрации разрешения на чтение книг, заявляет о своем праве на переписку с сестрой, на свидание с матерью, хочет курить табак и получать все продукты, присылаемые родственниками.

— Я потомственный дворянин! — с вызовом говорит он тюремным властям.

Тюремщики в самом деле озадачены. Как быть? Начальник жандармского управления рвет и мечет из-за дерзкого поведения заключенного. Он предписывает смотрителю тюрьмы: «Объявите Джапаридзе, что заявления, написанные им в резкой несоответствующей форме, будут оставаться без рассмотрения».

И тем не менее «Неистовый» добивается своего, ему разрешают даже письменные занятия, которые он в первую очередь использует для общения с товарищами, оставшимися на свободе. Добивается он и передачи. Четверть фунта табака, коробку папиросных гильз, четыре коробки спичек, продукты, а также пару белья, два носовых платка, наволочку и простыню — все это он получает сполна.

В то же время жандармы тщательно за ним следят и доносят по инстанции. В результате главноначальствующий по гражданским делам на Кавказе князь Голицын повелевает жандармскому управлению продлить «опасному преступнику» срок тюремного заключения.

Джапаридзе задумывает побег. Пять месяцев он уже томится в тюрьме. Больше не в силах терпеть, он должен быть на свободе!

Но бежать из губернской тюрьмы не так-то просто. Прежде нужно выбраться из одиночки, миновать множество надзирателей, дежуривших в каждом коридоре, избежать выстрелов часовых во дворе, перелезть через высокую каменную ограду…

Однако план побега уже есть: надо устроить в тюрьме панику, под шумок легче будет скрыться. И Джапаридзе умудряется тайно передать записки товарищам по заключению. Договаривается и с теми, кто остался на свободе, чтобы к условленному времени за стенами тюрьмы его ждал фаэтон.

И вот однажды вечером, незадолго до Нового года, когда разносили ужин, Джапаридзе притворился больным. Надзирателю, который на окошечко тюремной камеры поставил ему миску баланды с куском хлеба, заключенный, охая и стоная, сказал:

— Господин надзиратель… мне очень плохо. Я не могу встать… Пожалуйста, занесите мой ужин в камеру.

Прокофий рассчитывал, что, как только надзиратель войдет в камеру с миской и хлебом в руках, он набросится на него, скрутит, заткнет кляпом рот и через открытую дверь выскользнет в коридор.

План, однако, провалился в самом начале. Надзиратель поставил тарелку на полочку и буркнул: «Захочешь есть, сам возьмешь». А дверь так и не отпер.

Тем временем в тюрьме началась паника, о которой Прокофий заранее договорился с товарищами. Во всех камерах застучали ложками в металлические тарелки, забарабанили кулаками в двери, кричали: «Не будем есть эту поганую пищу! Протестуем!.. Начальника тюрьмы требуем!»

Тотчас по коридорам пробухали сапожищами надзиратели. Они врывались в камеры, набрасывались на «бунтовщиков», избивали их кулаками и дубинками, топтали ногами. Только к Джапаридзе никто не зашел: он ведь не кричал, ничего не требовал, сидел на нарах, в отчаянии сжав голову руками и чуть не плача. Побег не удался, подвел товарищей, которые ради него подняли шум и теперь подвергаются зверским побоям.