Альфа и Омега. Книга 3 (СИ)

Оказавшись снова заперта в пустой комнате, я попыталась связаться с Йоном, но он не отвечал, и я решила, что поговорю с ним позже — ближе к ночи, когда альфа, вероятно, освободится и сможет уделить мне время. Пульсация его запаха в моей метке была ровной и яркой, это означало, что с ним все хорошо — и точно так же он мог быть уверен, что все хорошо и со мной. Я искренне надеялась, что Гвин не станет исполнять свою угрозу и не будет добиваться своего пытками. Когда у нас с Йоном все только начиналось, мы могли обмениваться физической болью лишь при непосредственном физическом контакте, но за последние месяцы наша связь невероятно окрепла и теперь я не была уверена, что даже при всем желании смогу полностью ее заблокировать в случае необходимости. Одна лишь мысль о том, на что он способен в таком случае, заставляла меня содрогаться до глубины души. Потому что в том, что мой альфа мог быть изуверски жесток с теми, кто причинял боль его близким, я уже не раз имела возможность убедиться.

Усилием воли я заставила себя не думать об этом, вместо этого сосредоточившись на более бытовых вещах. Перестелила постель, потом, скинув ватное одеяло на пол, использовала его в качестве гимнастического коврика и по памяти повторила некоторые из тех упражнений на растяжку, которые мы с Медвежонком делали по утрам в Доме. Мне нравилось вспоминать о тех временах — простых, солнечных и понятных. У меня была работа, пусть и порой довольно тяжелая и не самая разнообразная, был любимый мужчина рядом, были подруги и тот, кого я искренне считала младшим братом. Я не знала ничего о своем будущем, у меня не хватало денег даже на новый телефон или весенние сапоги, но каждое утро я просыпалась счастливой и спокойной. С тех пор как в моей жизни появились большие деньги и связи, я не была спокойна и счастлива ни одного дня — и лишь иногда, заставляя себя забывать обо всем на свете, испытывала яркое сиюминутное удовольствие, от которого не оставалось ни следа уже к утру.

Такой теперь была моя жизнь, и ничего с этим было не поделать. Я долго привыкала к этому, долго пыталась отрицать и цеплялась за то, что ушло без возврата, но постепенно мои воспоминания блекли и таяли, превращаясь в смутный предрассветный сон, запомнившийся скорее ощущениями, чем глазами. И странно, что при всем при этом я совсем не думала о своей жизни до Йона — как будто ее и вовсе не было. Потому что даже то, через что мы проходили сейчас, было лучше, чем все то бесцветное и пустое, что составляло суть моего существования до ноября прошлого года. Вернуться к той жизни в квартире Джен с ежепятничным распитием вина и уютными объятиями на общем диване я бы уже ни за что не согласилась. Йон стоил всего — и всей той боли, что мы пережили вместе, и всего того страха, что я натерпелась, когда его не было рядом. И в этом смысле я прекрасно понимала Гвин и ее навязчивое желание уберечь оймахистов от того, через что она прошла сама. Да вот только на самом деле она ни от чего их не уберегала — а просто отчаянно пыталась удержаться за то прошлое, которое уже рассыпалось у всех на глазах. Как и я однажды.

К ночи голод стал особенно навязчивым. Я уже на несколько раз проверила все уголки комнаты в тщетной надежде, что кто-то мог оставить там случайную консерву или засохшее печенье, и собственные карманы, но не нашла ни крошки. Старалась не тратить лишнюю энергию и побольше пить, чтобы вода хотя бы на время заполняла желудок и создавала ощущение, что там что-то есть. В какой-то момент мой телефон несмотря на все мои попытки экономить аккумулятор все же окончательно разрядился, и я перестала понимать, сколько сейчас времени и день ли еще или уже ночь. Иногда проваливались в дрему, потом просыпалась и тщетно прислушивалась к шагам и голосам снаружи, но в коридоре было тихо. Иногда мне снилось, что дверь распахивается и в комнату врывается Йон, но когда мое сердце начинало восторженно биться и я поднималась ему навстречу, то оказывалось, что я все еще совсем одна.

Поэтому, когда это случилось в четвертый или пятый раз, я даже не пошевелилась. И только когда услышала приглушенный шепот, а мне в лицо ударил яркий свет фонарика, то поняла, что на этот раз не сплю.

— Франко? — растерянно пробормотала я, с трудом и скорее по росту опознав вошедшего. — Что ты тут делаешь?

— Я стащил ключи у мамы, — отчаянно храбрящимся голосом сообщил он. — Госпожа Росс, я подслушал, о чем вы говорили с Гвин. Знаю, что это нехорошо, но все равно. Я не думаю, что… Я не хочу, чтобы вы пострадали из-за наших внутренних проблем. Это Меркурио виноват, а не вы. Это нечестно, если будут мучить вас за его ошибки. — Я молчала, не зная, что сказать, и ожидая, пока он продолжит. Со сна голова туго соображала, к тому же опять начало болезненно покалывать в животе. — Мама будет ругаться, но я думаю, так правильнее. Пойдемте со мной.

— Франко, но как ты…

— Я знаю, когда у маминых друзей пересменка. Идемте, у нас не так много времени.