Альфа и Омега(СИ)

Оставив верхнюю одежду и сосуд с водой в предбаннике, я вошел в кухню и громко вопросил:

- Мать! Мать, все нормально?

Ответа не последовало. Так всегда бывает, честно говоря, я к этому уже привык. Подойдя к прямоугольной буржуйке, местами съеденной неумолимой ржавчиной, кочергой открыл чугунную дверцу и заглянул внутрь. Жар ударил прямо в лицо, я сощурился, но мужественно продолжал смотреть во чрево печи, пытаясь понять, просит ли оно новой жертвы в виде дров. Да. И не просто просит - требует! Идеально ровное поленце почти прогорело, оставив после себя лишь горстку серой сажи и кучку ярко-красных углей, которые нарочито пытались выпасть за пределы печи. Запихнув их подальше, я положил сверху еще одно поленце и едва-едва приоткрыл поддувало. Уже через пару секунд внутри послышался шум разгорающегося пламени. С каждой секундой оно становилось все сильнее, вот раздался первый треск и я, удовлетворенный своей работой, встал, вымыл руки в рукомойнике и проследовал в спальню, где, видимо, наслаждался сладким сном последний дорогой мне человек - моя мама.

Дверь тихонько скрипнула, впуская меня и робкий луч света в скромную по размерам опочивальню. Худое, измученное болезнью тело неподвижно лежало под красным пледом, который я заботливо накинул на мать около часа назад.

Ни звука...

Ни движения...

Ничего...

Только грудь нервно и очень слабо, словно нехотя, вздымается, давая мне понять, что близкий человек все еще со мной.

Я вздохнул с облегчением и уже пятился назад, в кухню, как мать вдруг заворочалась, развернулась ко мне своим ужасно худым, с обвисшими мышцами, лицом, и спросила, с трудом открывая глаза, сиплым голосом:

- Митя? Это ты?

- Да, да, мама! - услышав столь жалобный голос, я неосознанно сделал инстинктивный шаг к кровати. - Сейчас ужинать будем, скоро уже, ты главное не напрягайся. Лучше скажи: чего на этот раз хочешь отведать?

Мать открыла глаза, почти бездумно посмотрела на меня.

- Ничего не хочу! - капризно ответила она. - Я одного желаю, чтобы ты убрался отсюда и не портил себе жизнь, ухаживая за мной. И мне заодно!

Она зашлась нестерпимым кашлем, а я сказал суровым голосом:

- Никуда я отсюда не уйду, не брошу тебя на произвол судьбы, ты больна и тебе нужна помощь. На кой я тебя оставлю, а?

- Да, да я больна, неизлечимо больна и ты прекрасно знаешь это, поэтому не надо тратить время и...

Невозможно слушать...

- Ой, все! - в сердцах воскликнул я и покинул комнату. - Сейчас ужинать будем. - Крикнул, уже практически находясь на кухне.

Мать что-то пыталась кричать мне в ответ, но я и не подумал слушать ее эгоистичный вздор.

2

Моя мать больна, больна неизлечимой болезнью, которая съедает ее изнутри. За последние несколько месяцев и без того не полная мать похудела на двадцать с лишним килограмм и теперь представляла собой скелет, туго обтянутый дряблой, изрядно постаревшей кожей, всюду покрытой какими-то жуткими коричневыми пятнами и кровоточащими язвами. Ее лицо покрылась морщинами, половина некогда густых и пышных волос выпали, лицевые мышцы обвисли, словно у восковой статуи, которую безжалостно поставили на палящее солнце, а еще при правильно попадании света на ее лицо, глаза приобретали форму черных дыр, отчего вид у нее становился неприятный и пугающий. Мумия, уж простите за такое сравнение...

А кто же такой я? Я - Матфей Вениаминович - ее любящий и единственный сын, который поклялся быть с ней рядом до того самого дня, когда душа ее не отойдет в мир иной. Признаться, это не лучшая идея, она практически ставила крест на моей карьере ученого, но, увы, я не смогу жить с таким непосильным грузом, если так возьму и уеду. Вы только представьте себе - бросил больную мать умирать в одиночестве ради своей выгоды! Это немыслимо! По крайней мере, для меня.

Я равномерно разложил немного подстывшее пюре из алюминиевой кастрюли на две тарелки, нарезал хлеба, положил мясо, поставил все это великолепие на поднос и не спеша, стараясь ненароком ничего не проронить, побрел обратно в комнату к маме, которая, я очень на это надеюсь, уже успокоилась.

- Вставай, - сухо, безо всяких эмоций сказал я, - еда пришла.

Мать, нехотя, подчинилась моим словам и облокотилась о металлическую спинку кровати, тщательнее закутавшись в одеяло. Я поставил поднос на ее вытянутые худые ноги, взял свою тарелку, где еды было чуть больше, мать все равно мало не ела, и сел на край кровати.

В комнате тихо. Слышны лишь только мои методичные постукивания ложкой по тарелке, мать же сидела тише воды ниже травы, словно обидевшись, и даже не думала притрагиваться к еде, которую я так заботливо приготовил.

- Ты чего не ешь? - строгим голосом осведомился я, потеряв силы смотреть, как мать демонстративно сложила тощие руки на груди и отвернулась к весящему слева от нее ковру с причудливыми узорами. - Стынет же.

- Я не хочу есть, понимаешь, не хочу! - словно платину, прорвало мать. - Я ничего не хочу пока ты здесь, пока ты рядом. Я не могу видеть, как ты губишь свою жизнь, как ты прозябаешь в этой Богом забытой деревне. Я хочу, чтобы ты немедленно...