Алфавит грешника. Часть 2. Было Не было Могло

Бренчит струна шальной гитары
Под хохот принявших барыг.
Аллаху молятся татары.
Глядит на девушку старик.

Есть смертный грех и просто вины,

А кто из нынешних людей,
Дойдя до жизни половины,
Чист перед совестью своей?

Прожив за тридцать лет на свете,

Любому ясен поворот,
Как Пётр их, улыбаясь, встретит,
Какую дверь он отопрёт.

«Брось, пойми, понапрасну поёшь…»

Брось, пойми, понапрасну поёшь.
Зря, поверь, отправляешь к врачу.
Даже станет совсем невтерпёж,
Промолчу. Промолчу. Промолчу.

Этот город чужой для меня,

Он ко мне холоднее, чем лёд,
Мне расстаться бы с ним за полдня,
А приходится – наоборот.

Здесь две женщины чудных живут,

Словно два лебединых крыла,
Воздавая блаженством минут
За года без любви и тепла.

Незнакомы они меж собой,

Но от каждой храня по ключу,
Не отдам предпочтенья любой,
Промолчу. Промолчу. Промолчу.

Голубые у первой глаза,

Не тускнеют под действием лет,
Ну, а стан гибок словно лоза,
Пусть лозы в этом городе нет.

У второй же они, как агат.

Губ зовущий кровавый овал.
Про таких меж людей говорят,
Что Кустодиев нарисовал.

У одной выключаю торшер.

У другой задуваю свечу.
И стиха соблюдая размер,
Промолчу. Промолчу. Промолчу.

Коль нет воли, чтоб страсть побороть,

Раз бессилен пред телом своим.
И не важно, простит ли господь,
Или вместе в геенне сгорим.

Ведь нельзя ни забыть, ни отстать.

Не отпустит судьба молодца.
Остаётся одно – долистать
Три романа мои до конца.

Потому понапрасну поёшь,

Зря с утра отправляешь к врачу.
Надоела до судорог ложь.
Промолчу. Промолчу. Промолчу.

«Будь я проклят на полный срок…»

Будь я проклят на полный срок,
Мне отпущенный божьей мерой,
Раз гонялся я за химерой,
Озлобляя без смысла рок,
Будь я проклят на полный срок.

Что у женщин чужих просил,

Как щенок – то скуля, то воя,
Знать бы: счастье это пустое
И напрасная трата сил,
Что у женщин чужих просил.

Пусть и молод я, и хорош,

Пусть везде мне легко и сладко,
Но давались они украдкой,
Ну, а много ли украдёшь,
Пусть и молод я, и хорош.

А ворованного не вернуть,

Разменять же иль бросить жалко.
Эх, душа моя – приживалка:
Глупость, ветреность, блажь и муть –
А ворованного не вернуть.

Потому и скребётся злость

В стылом сердце почище кошки –
Три горошины в чайной ложке
Удержать мне не удалось,
Потому и скребётся злость.

Будь я проклят, и стало так.

И не знаю, как там другие,
Но года мои расписные
Потеряли и вкус, и смак,
Будь я проклят, и стало так.

«Был спрятан в скалах высоко…»