Альфред Нобель. Биография человека, который изменил мир

Гюстав Эйфель закончил вовремя. Первого апреля 1889 года он стоял на самой верхушке своей башни с дюжиной знаменитостей и журналистов, немногими из 150 приглашенных на прием по случаю открытия, кто решился подняться наверх по винтовой лестнице при сильном ветре. Эйфель триумфально развернул пятиметровый французский флаг с вышитыми золотом буквами: R.F. (République Française). Он медленно поднял флаг на флагшток на вершине башни, а собравшиеся спонтанно запели Марсельезу. Слово взял главный инженер бюро Эйфеля: «Мы салютуем флагу 1789 года, который гордо несли наши отцы, который принес нам столько побед и стал свидетелем таких великих успехов в области науки и гуманизма. Мы постарались воздвигнуть достойный монумент в честь великого дня 1789 года, отсюда и колоссальные пропорции башни». После этих слов полетели пробки от шампанского⁴⁵.

Праздничное настроение продолжалось до 5 мая, до открытия всемирной выставки Париж пребывал в экстазе. На улицах продавали зонтики с ручкой в виде Эйфелевой башни, запонки с Эйфелевой башней и часы с Эйфелевой башней. Башня оправдала надежды, став самым мощным символом прогресса человечества, «как одно из самых блистательных среди всех чудес света, какими когда-либо восхищался мир», – торжествовала New York Tribune. Журналисты, как отечественные, так и зарубежные, соревновались, кто выигрышнее подаст творение Эйфеля как нечто куда более масштабное по своему значению, нежели инженерный подвиг. «Позолоченные имена, выгравированные на фризе первого яруса Эйфелевой башни, – имена не правителей, а французских ученых, людей, чьи знания повели мир вперед. Башня получилась величественная, легкая и элегантная, но ее конечный посыл был политическим, в мире, где большими территориями по-прежнему правили короли и королевы», утверждает в своей книге «Эйфелева башня» журналистка и писательница Джилл Джоннс⁴⁶.

Сам Гюстав Эйфель не уставал подчеркивать не только символическое, но и в высшей степени практическое значение башни для науки. Он видел перед собой уникальную исследовательскую лабораторию на высоте 300 метров. Там можно было бы проводить метеорологические и астрономические наблюдения, различные физические эксперименты и, разумеется, исследовать ветра. Польза для человечества являлась в его глазах важнейшим аргументом, почему башню не следовало сносить через двадцать лет⁴⁷.

Именно там, в атмосфере современного научного прогресса, и хотел бы находиться Альфред Нобель. Но той весной он испытывал еще большую подавленность, чем обычно. «Эти проклятые взрывчатые вещества, которые в лучшем случае можно рассматривать как примитивное орудие убийства, мешают мне создавать многое другое, имеющее большой промышленный и научный интерес», – жаловался он в письме Аларику Лидбеку. В разгар всемирной выставки он со многими поделился своим разочарованием: «Мне хотелось бы иметь целый год, чтобы восстановить силы и заниматься наукой только ради удовольствия, а не ради коммерческой выгоды. Когда же настанет этот золотой век, одному Богу известно»⁴⁸.

Более тридцати миллионов человек успели посетить всемирную выставку до ее закрытия в октябре. Если по силе притяжения что-то и могло сравниться с Эйфелевой башней, то разве что павильон, где отец электрической лампочки американец Томас Алва Эдисон демонстрировал свое последнее изобретение – фонограф (предшественник проигрывателя для пластинок). Стенд Эдисона легко было найти. Он имел форму гигантской световой инсталляции с электрическими лампочками всех размеров и цветов. Электрическое освещение по-прежнему оставалось роскошью, доступной немногим. Альфред Нобель оказался в авангарде, в 1889 году он установил в своем доме на авеню Малакофф первые электрические лампочки.

Среди этого моря света Эдисона красовались двадцать пять экземпляров последнего чуда американского изобретателя: деревянных ящиков с покрытыми воском цилиндрами, которые могли записывать звуки. Ближе к осени сам знаменитый Эдисон прибыл в Париж, чтобы лично продемонстрировать их. На самом деле он изобрел этот прибор еще несколькими годами ранее, но к всемирной выставке сумел довести его до состояния вполне рабочего диктофона. Посетители отстаивали длиннющие очереди, чтобы за небольшую плату сказать несколько слов, а потом услышать, как звучит их собственный голос.

Альфред Нобель замечал и размышлял. Несколько лет спустя как один из последних своих проектов он изучит конструкцию Эдисона и создаст эскиз его улучшения – фонограф, который, в отличие от эдисоновского, «передает звук чисто и без помех»⁴⁹.

* * *

42-летний Томас Алва Эдисон стал всемирной звездой. Немецкий профессор Генрих Герц, который был на десять лет моложе, держался куда скромнее. Однако его последнее научное достижение оказалось не меньшей сенсацией. Герца никак не оставляла в покое теория электромагнитных волн старого мастера Джеймса Максвелла. Несколько лет он упорно работал, надеясь стать первым ученым в мире, кто докажет это экспериментально.