Альфред Нобель. Биография человека, который изменил мир

Третий свидетель, который слышал, что Альфред говорил относительно завещания, хотя и не заверял его, передал слова Альфреда, который сказал ему, что он охотнее завещает свои деньги «мечтателям, которым трудно пробиться в этой жизни», нежели «людям действия». Фабрикант, производитель искусственного шелка Стрельнерт, находившийся в Сан-Ремо в момент смерти Альфреда, стал тем человеком, который прояснил недоумение по поводу «Академии в Стокгольме». Он утверждал, что тут все предельно ясно и никакого двойного смысла нет. Так Альфред Нобель обычно называл Шведскую академию²⁰.

Самым щекотливым оказались мнения по поводу права племянников на наследство. Положение еще более усугубилось, когда фабрикант Стрельнерт отошел от написанного текста и заявил, что Альфред Нобель высказывал разочарование завещанием брата Роберта. По его словам, Альфреда раздражало, что его брат завещал все свое состояние вдове и детям, хотя в глубине души разделял отношение Альфреда к унаследованным состояниям²¹.

Оставшиеся в живых дети Роберта – Яльмар, Людвиг и Ингеборг – чувствовали себя сильно задетыми. «Неслыханная дерзость!» – возмущенно писал Людвиг своему однокурснику и другу Рагнару Сульману. Как он смеет, этот Стрельнерт, лишь поверхностно знакомый с их дядей! Людвиг с негодованием указывал на то, что в богатстве Роберт не мог сравниться с братом. «Дядя [Альфред] завещал своим племянникам примерно столько же, сколько и Роберт [своим детям]». Он выразил протест против того, что свидетели и юрист Линдхаген сознательно говорили в таком тоне, от которого создавалось впечатление, что «нобелевская родня и в особенности семья Р [Роберта] Нобеля собираются опротестовать завещание с целью завладеть долями состояния»²².

На этом фоне Яльмар Нобель и муж Ингеборг Карл Риддерстольпе стали нагнетать обстановку. Русская ветвь держалась спокойнее. Там от имени практически всех родственников выступал Эмануэль, более настроенный на сотрудничество. Однако было одно серьезное исключение. Старшая из сестер Эмануэля Анна давно вышла замуж и жила в Швеции. Ее муж (и по тем временам опекун) Яльмар Шёгрен тоже не собирался сидеть сложа руки, когда возникла угроза потерять права на наследование состояния Альфреда Нобеля.

«Имей мы дело только с Эмануэлем и Яльмаром или Тобой, дело приняло бы совсем иной оборот», – писал Рагнар в ответ Людвигу. Он заявлял, что его главное желание – решить вопрос о завещании «на дружественных и разумных основаниях». Единственная оговорка – миссия, возложенная на него Альфредом, не должна быть скомпрометирована. «Эмануэль Нобель пообещал мне свою личную дружбу в любом случае, даже если по долгу службы наши интересы столкнутся. Не желаешь ли и Ты сделать то же самое?»

Людвиг заверил Рагнара, что его дружба к нему неизменна, что бы ни случилось. «Хочу лишь сказать, если Ты позволишь Стрельнерту вести себя, как ему заблагорассудится, и дашь Линдхагену свободу вредить нашей репутации в глазах общественности, я не отвечаю за свои чувства»²³.

* * *

Эмануэль Нобель занимался приятным делом. Только что вышел сигнальный экземпляр пьесы «Немезида», написанной его дядей, – первое, и единственное, законченное литературное произведение Альфреда. Эмануэль хотел завершить начатое, желая посмертно дать Альфреду то особое возвышенное чувство, которое возникает, когда с именем человека связано литературное произведение.

Эмануэль знал о роли пастора Натана Сёдерблума и его жены в этой истории. Не могли бы они ускорить процесс печати тиража? Рагнар Сульман мыслил в том же направлении и заказал сто экземпляров за счет наследства, намереваясь раздать их ближайшим друзьям Альфреда. Он также обратился к Натану Сёдерблуму. В середине января 1897 года Эмануэль отправился в Париж, в том числе и для встречи с Рагнаром Сульманом. Он предложил освободить пастора от кип свежеотпечатанной пьесы. Может быть, пастор Сёдерблум перешлет их в отель Эмануэля?

Однако Натана Сёдерблума терзали сомнения. Он прочел пьесу и понимал, как легко она может быть неправильно воспринята. Правда, в пьесе проглядывал пафос «справедливости и правды», но встречались в ней и «ужасные», прямо-таки «отвратительные» моменты. Он мог привести немало примеров, где Альфред Нобель однозначно перешел все границы. А хуже всего другое: Натан Сёдерблум понимал, что «Немезида» будет воспринята как «проклятье всей римской церкви». Это нехорошо. Похоже, пастор даже не задумался о том, что именно эту мысль Альфред Нобель и хотел донести.

Вместо этого он изложил свои возражения Эмануэлю. Если верить воспоминаниям Натана Сёдерблума, написанным тридцать три года спустя, Эмануэль в конце концов согласился с ним. «Немезида», ради сохранения доброго имени Альфреда, не должна увидеть свет. Сто только что отпечатанных книг так и остались в квартире пастора на улице Малевиль в Париже. Вскоре после этого он позаботился о том, чтобы весь тираж был уничтожен. Этой участи избежали лишь три экземпляра. Рагнар Сульман стащил один из них и хранил этот уникальный экземпляр пьесы «Немезида» до конца своих дней²⁴.