Алиби

– Да. Дверь была открыта, – сказала Маша. – Здравствуйте, Михаил Андреевич, – сдержано, будто чуть виновато, улыбнулась она. – Вы извините, что я зашла, – продолжала она. Вас не было на Площади.И вас никто не видел. Вы не забыли, что сегодня четверг? – спросила она.

– Вспомнил уже поздно, – сказал он, встав со стула, на котором сидел, и все еще не приглашая ее.

– Можно мне войти? – спросила Маша, все так же стоя у двери.

– Да, пожалуйста, – сказал он быстро, почти механически, слегка улыбнувшись, как делают, когда хотят, чтобы их извинили, но на самом деле им все равно.

Маша прошла. Села.

– Как Фолкнер? – улыбаясь, спросил Горошин, чтобы что-нибудь спросить.

– Работаю, – коротко отвечала Маша. – Он не отпускает. Не позволяет остановиться. Очень напряженная работа, сказала она, помолчав. – Он сам говорил, что писать сдержанно – это заведомо играть на ничью. На ничью он не умел. И о нем писать сдержанно тоже не получается, – умолкла Маша. А вас правда интересует Фолкнер? – не уходила от темы она. И глаза ее полыхнули зеленым огнем.

Он смотрел на Машу и чувствовал, что только сейчас начинает понимать, что она здесь.

– Михаил Андреевич, – вдруг сказала Маша, – Помните, я говорила вам, что хочу пригласить вас познакомиться с дедушкой. Вы не передумали?

– Нет, не передумал, если вы этого и в самом деле хотите, – достаточно проникновенно сказал Горошин.

– Ну, тогда мы будем вас ждать, – сказала она, доставая из большой спортивной сумки блокнот, куда уже был вложен листок с написанным на нем адресом. – А сейчас, – сказала она, поднимаясь со стула, и подавая ему листок…

Она не успела договорить.

– А сейчас мы будем пить чай, – проговорил Горошин, положив руку ей на плечо, чтобы она села. И когда она снова села на стул, он направился в кухню.

– Ну, что, там, на Площади? – непринужденно и вместе с тем заинтересовано спросил Горошин, возвращаясь через несколько минут в комнату с большим пакетом печенья и пакетом яблок. Две чашки без блюдцев и пакет листового чая, видневшийся из большого кармана его коричневой домашней куртки, похожей на балахон, в каких работают художники, позволяли предположить, что дело за кипятком. Сдвинув с половины стола газеты, две пары очков, пустую тарелку и, таким образом, освободив место для чаепития, теперь он ждал ответа.

– На Площади все, как всегда, – отвечала Маша, – Был этот дядечка, экономист с собакой. Собака его терялась. А теперь нашлась. Вы знаете? – спросила Маша.

– Знаю, кивнул Горошин. – Этого дядечку зовут Цаль.

– Да. Я слышала, – согласилась Маша. – Был Пер, – продолжала она, – Ну, тот, которого ваш Бурмистров называет «пришельцем».

– А-а, прибыл, – что-то понял Горошин, ничего больше не говоря.

– Бурмистров говорит, что он, этот Пер, был гдето далеко. Кажется, на Мысе Доброй надежды, – опять сказала Маша. – А вот самое главное, – продолжала она, – Про вас спрашивал Буров. Он так и сказал «Если вы, девушка Маша, увидете Горошина, скажите, что о нем спрашивал Буров, и что он мне очень нужен, пусть в следующий четверг придет», – договорила Маша.

Горошин кивнул, и, услышав в кухне свисток чайника, И подняв вверх указательный палец, будто призывая подождать, направился в кухню за кипятком.

Когда он вернулся, Маша жевала печенье и чтото читала. Потом положила книжку в свою спортивную сумку и стала молча смотреть на Горошина и на то, как он кладет ложкой чай прямо в чашки и заливает кипятком.

– Замечательно, неизвестно что, имея в виду, улыбнулась Маша. – Обещайте мне. Михаил Андреевич, что в следующий раз чай буду организовывать я, – сказала она тихо.

– Не понравилось? – спросил Горошин.

– Понравилось, но в следующий раз – я, – упрямо сказала Маша.

– В следующий раз, это когда? – спросил он, не поднимая на нее глаз и подливая воду в чашку.

– Когда вы меня пригласите, – слегка розовея, сказала она.

– Я не приглашу вас, – все так же улыбаясь и теперь взглянув на нее, сказал Горошин.

И яркий, малахитовый, устремленный прямо на него взгляд, лишь подтвердил, что сейчас сказать надо было именно это.

– Мне двадцать два, – сказала Маша, не говоря больше ни слова.

Отведя взгляд, он не стал продолжать разговор, к которому не был готов, и тоже молчал.

– Я примерно так и думал, – чуть улыбнувшись, наконец, заговорил он, хотя о том, что ей двадцать два, он уже знал.

– У вас удивительные глаза, – наконец, сказал он, как говорят о чем-то обыденном и общеизвестном. – Это от мамы или от отца? – спросил он.

– Ни мамы, ни отца я не помню. У меня есть только дед. И по счастливой случайности, у меня глаза деда, – договорила она через паузу. – У него такие же.

Теперь Горошин сделал несколько глотков свежезаваренного, без сахара, чая, как он любил.

– А что вы такое сказали вашему дедушке обо мне, что он захотел со мной познакомиться? – неожиданно спросил он.

Маша взглянула на него сильно порозовевшим лицом, ясными, расширенными глазами, будто удивившись вопросу.