Алиби

Возрождения могла возникнуть и возникла именно в средние века. Потому что недифференцированное еще тогда Христианство, по аналогии – Ортодоксальное Христианство, еще было обращено к человеку, поскольку Реформация в полной мере еще не коснулась его. К тому же, учение о перевоплощении не решает и проблемы Бессмертия, – продолжал Вячеслав Михайлович, – Ведь если, как говорит Теософия, Бог – есть божественный Космос, то выхода из времени в вечность быть не может. Так куда же полетят перевоплощенные, или их некие, освобожденные от нечеловеческого духа, части? – неожиданно заключил Вячеслав Михайлович, поглядев на всех.

– Слышь, Коль, – обратился Иван Кузмич к Николаю из Весьегонска.

Николай шевельнулся. Его костыль соскользнул и поехал под стул, и слышно было, там продвинулся еще дальше.

– Слышь, Коль, – опять сказал Кузмич, – Зачем тебе быть, мало того, котом или собакой, так еще какой-то частью себя самого? Ты и так бессмертен. Фашизм победил, – договорил Машин дедушка. – Ты – личность по образу и подобию.

Николай из Весьегонска потянулся за костылем, но не достал.

– Уж и пошутить нельзя, – наконец, сказал он. И на его коротконосом лице обозначилось почтипонимание.

– Правда, – опять возник Вячеслав Михайлович, – В Египте считалось, что, чтобы стать бессмертным, надо перестать быть человеком. И хоть в Христианстве Бессмертие связано с проблемой Воскресения, и говорить об этом можно, но это все равно после смерти.

Так стоит ли так-то уж суетиться, – договорил ученый, и его интеллектуальная трость, на спинке стула, опять шевельнулась.

– Вячеслав Михайлович, – вдруг спросила Маша, а правда, что теософия, помещая человека в Космос, помещает его в космический полидемонизм, от которого Христианство избавляет его.

– Да, это самый, пожалуй, главный вывод, о котором я не сказал по причине не слишком подготовленной аудитории. А вы? – спросил он в свою очередь Машу.

– Филолог, – поняла она.

– И дедушкина внучка? – спросил Вячеслав Михайлович, держа свою трость рукой под контролем.

Маша, улыбаясь, кивнула.

– Ну, все, – вышла из кухни Раиса Ефимовна, жена Семена Капусткина.

– Гармонь идет, – сказала она. Следом за ней, из кухни, вышли еще несколько женщин.

Через минуту все сидели по своим местам. Гармонь оказалась баяном, а молодой музыкант, как потом выяснилось, с консерваторским образованием. Он присел на отведенный для него стул, и, отловив под стулом доехавший туда костыль Николая из Весьегонска, аккуратно передал его по кругу так, что костыль, в конце концов, достиг своего хозяина, и молча стал ждать.

– Ну, Капусткин, начинай, – сказала Раиса Ефимовна мужу.

И Семен Капусткин заговорил.

– Дорогие однополчане, – сказал он, – Бойцы Первого и Второго Белорусских фронтов.

Сегодня мы отмечаем, или лучше сказать – празднуем юбилей нашего Кузмича, нашего товарища, рядового от инфантерии.

– Царя полей, – Николай из Весьегонска.

Прозвучало неуклюже, и хоть аналогия с известным выражением была понятна, Иван Кузмич поморщился.

– Царя, царя, – согласился он, чтоб никого не обидеть, – Как наступление, так – в медсанбат, – договорил он.

– Так вот, – продолжал Семен Капусткин, – мне очень приятно говорить сегодня об этом человеке. Я отношусь к нему с большим уважением с того самого дня, когда мне пришлось брать у него свое первое интервью в медсанбате. Сын крестьянина, – продолжал он, – Пастушок. Он все всегда понимал, и очень четко отвечал на мои вопросы, даже, когда был уже в четвертый раз ранен. А мои статьи потом читали по всему фронту. Помню однажды, когда мы, журналисты, – продолжал Капусткин. Но тут вдруг в прихожей, будто что-то упало. И он остановился. И, несмотря на то, что все продолжали слушать, он все никак не начинал, должно быть, сбившись с мысли.

– Вы закончили? – уловив паузу, спросил Вячеслав Михайлович.

– Да вообще-то, почти, – нехотя отозвался Капусткин.

– Ребята, – проговорил теперь доцент Волжского Университета, – Мы с Иваном старые друзья. И тогда, когда воевали, и теперь. Я ведь тоже, кто не знает, из этой самой инфантерии. А когда Кузмич с отличием окончил Московский строительный институт и защитил диссертацию по высоководным мостам, я пригласил его к нам, на Волгу, руководить строительством и восстановлением мостов. Там тогда велась большая работа. Да он и теперь без работы не сидит. Занимается фотографией. Есть прекрасные. Только вот все не уговорю сделать у нас на Волге, в Университете, где я работаю, выставку.

– Все впереди, – сказал кто-то из-за стола.

– Вот именно, – улыбнулся Вячеслав Михайлович.

– Дай, Бог, ему долгих лет. Ишь, какую внучку вырастил. Один, Без посторонней помощи.

– Так случилось, – кивнул Вячеслав в сторону Маши.

Маша улыбнулась, и встала, принимая шелестнувшие аплодисменты.

– А нам всем хочу пожелать, чтобы мы вот так же, в этом же составе, собрались на Иваново восьмидесятилетие, – заключил Вячеслав Михайлович, по очереди поглядев на всех. И Горошин увидел старый, почти забытый временем, шрам на щеке доцента. Шрам, которого раньше не видел.