Алиби Алисы

Теперь наступает моя очередь обнять его, потому что глаза его полны слез. Он тесно прижимается ко мне, и я ощущаю прикосновение его холодной, покрытой щетиной щеки. Я отстраняюсь и смотрю прямо в его грустные серые глаза, вытираю скатившуюся из них одинокую слезу.

— Без нее я как парашютист в свободном падении. Меня ничто не держит, и мне ни до чего нет дела. Хотите верьте, хотите нет, но раньше я никогда не был таким злым, а теперь я зол на весь мир.

— Встретились два торнадо, — говорю я.

— Что?

— Пойдемте, — говорю я, подхватывая свой кофе. — Вам надо побриться, а мне — поспать.

Глава двадцать первая

Вторник, 5 ноября, 8 часов утра

Я не часто позволяю себе думать о прошлом. Многие из воспоминаний я давно закрыла в темном шкафу, но когда слышу признания Нила, шкаф открывается, и все они вываливаются наружу: поиск пасхальных яиц, рождественские подарки дяди Дэна, рыбалка в лесу, наш «замок» на дереве. В каждом событии, случившемся до того ужасного дня, присутствует Алиса, а в каждом событии, произошедшем после, — память о ней. Мне так понятны слова Нила «Хотите верьте, хотите нет, но раньше я никогда не был таким злым, а теперь я зол на весь мир». Мы с ним одинаковые. Только он глушит свою боль виски, а я время от времени открываю клапан и выпускаю пар, — но ни один из этих методов не работает.

Мы в «Лалике». Нил задергивает шторы и устраивается в кресле, положив ноги на сумку и укрывшись запасным одеялом. Я лежу одна на мягкой, идеально чистой двуспальной кровати, но все равно не могу уснуть. Каждый раз, как только закрою глаза, слышу шум бушующего в заливе шторма и представляю себе Алису, отчаянно цепляющуюся за скалу.

Я снова в нашем доме в Карю утром следующего за Пасхой дня. Мне восемь лет. Звонят колокола. Я бегу через садик, стараясь догнать Алису, но она опережает меня.

— Алиса, все хорошо! Не бойся!

Она подлетает к дереву, вскарабкивается вверх по веревочной лестнице и сжимается в комок в углу замка.

— Все хорошо, Алиса, — говорю я, появляясь в дверях замка. — Мама не будет сердиться.

Это была одна из самых любимых ее тарелок, — безутешно рыдает Алиса, ее розовые щеки блестят от слез. — Мне хотелось сделать что-нибудь хорошее, чтобы отблагодарить ее, и я начала мыть посуду, а тарелка выскользнула у меня из рук.

— Она не будет сердиться! Может быть, она даже ничего и не заметит. У нее столько этих тарелок!

— Она отправит меня домой и заберет все мои яйца.

— Разве она когда-нибудь отправляла тебя домой?

— Нет.

— Помнишь, как мы закалякали углем весь туалет?

— Да.

— А как мы съели весь именинный торт Айзека?

— Да.

— Разве она отправила тебя домой тогда?

— Нет.

— Обещаю тебе, что и на этот раз она ничего не сделает. Где обломки?

— В моем мешке со стиркой.

— Принеси их, и мы их спрячем.

— Где?

— Я знаю хорошее местечко.

Айзек и Пэдди уехали в город. Мы пробираемся в спальню Айзека, приподнимаем ковер и открываем его тайник, где он хранит фотографии голых женщин. Он думает, что я не знаю о тайнике, но однажды, войдя в его комнату без стука, я увидела, как он кладет ковер на место. Иногда входить без стука бывает полезно.

— Ну вот, — говорю я, заворачивая обломки в старую наволочку, от которой у меня чешутся щеки. — Здесь она никогда их не найдет.

— А что, если их найдет Айзек?

— Я засуну их в самый дальний угол. А если он их найдет, я расскажу маме про его фотографии и про сигареты, которые он ворует в баре.

— Ты уверена?

— Да. Забудь об этом. Пошли играть.

Тем летом мы использовали этот тайник по полной программе. Мы хранили в нем карты спрятанных сокровищ, разбитые тарелки, фильмы, которые мама с папой не разрешали нам смотреть. Если паб еще не снесли, он до сих пор хранит под полом все наши детские секреты.

В какой-то момент я, должно быть, заснула, потому что, открыв глаза, вижу, что часы показывают 10:30. Значит, я поспала несколько часов — этого должно быть достаточно. Смотрю на Нила. Одеяло сбилось ему в ноги, и он лежит раскрытый, свернувшись калачиком, чтобы согреться. Встаю, подтыкаю вокруг него одеяло, принимаю душ и высушиваю волосы — он так и не пошевелился.

Наклоняюсь над ним, прислушиваюсь к его прерывистому дыханию, все еще пахнущему виски, и шепчу:

— Нил, я пошла перекусить. Почему бы вам не перебраться на кровать?

Но он продолжает спать.

В заливе бушует шторм, над горизонтом висит огромная масса свинцово-серых облаков. По стеклам хлещет дождь. Открыть окно не представляется возможным — ветер слишком силен. Берег усыпан мусором и покрыт клочьями пены. Никаких признаков жизни. Впрочем, и смерти тоже.

Оставляю Нилу записку и выхожу из номера.

В коридорах бурлит жизнь. Женщины в черно-белой униформе с эмблемой «Лалика» на левом кармане снуют вокруг меня с пылесосами и кипами свежего белья. Мужчины в деловых костюмах направляются к лифтам, волоча за собой чемоданы на колесиках. Двое мальчишек бегут туда же, чтобы первыми нажать на кнопку. Я помню это чувство: надо успеть первой, потому что в этой кнопке — все.