Алиби для великой певицы

Ковальский предупредил Скоблина, что разговор будет неприятным.

Генерал сидел насупленный. Ответил, что готов выслушать и принять все, что ему хотят передать.

— Понимаешь, Коля, часть наших товарищей не особенно тебе доверяет, — начал Ковальский. — Мне приходится вести с ними большую борьбу. Но, увы, должен тебе заметить, что мотивов для недоверия слишком много.

Скоблин побледнел. Принесли кофе, но он даже не притронулся к своей чашке. Сидел прямой, как палка, и смотрел немного в сторону.

— В чем же меня обвиняют? — с трудом выговорил он.

— Обвинение — слишком жесткое слово, Коля, — поправил его Ковальский. — Но как прикажешь расценивать твою недоговоренность в донесениях? Несообщение тобой плана налета на советское полпредство? О некоторых важных событиях, происходящих в РОВС, мы почему-то узнаем не от тебя, а от других.

Когда Ковальский замолчал, Скоблин несколько минут сидел молча. На глазах у него выступили слезы. Когда он заговорил, голос его дрожал:

— Скажи же мне, Петя, чем я могу доказать свою преданность вам? Я честно служил делу Добровольческой армии тринадцать лет, хотя еще в 1924 году разочаровался в идеях наших вождей. Если бы мне тогда кто-то предложил служить Красной Армии, уже шесть лет работали бы вместе. Я даю вам все, что имею, но ведь из лимона нельзя выжать соку больше, чем в нем есть. К тому же ты знаешь, Петя, что я отошел от работы в РОВС, и теперь мне приходится вновь в нее втягиваться. Что касается разведки, то для меня это совершенно новое и незнакомое дело. Поэтому я и стремился к свиданию с тобой и твоими друзьями. Мне нужны подробные и четкие инструкции. И хотел просить вас быть особенно осторожными в контактах со мной. Мой провал вам ничем не грозит, а мне пустят нулю в лоб…

Скоблин вновь замолчал. И вдруг добавил:

— А после нашего разговора я вижу, что пули мне так или иначе не миновать. Не с одной стороны, так с другой.

Увидев слезы на глазах генерала, Ковальский решил снять напряжение и постарался успокоить Скоблина:

— Ты должен нас правильно понять, Коля. Мы подходим к тебе с сугубой осторожностью, потому что считаем тебя не простым информатором, а ценным работником генерального штаба, выполняющим особое задание за границей. Это знак особого к тебе доверия. Но, естественно, мы должны убедиться в твоей стопроцентной верности. Тебе как разведчику обижаться не приходится. Это даже в твоих интересах: в нашей работе лучше десять раз проверить, чем один раз ошибиться.

Ковальский отвез Скоблина в отель, а сам отправился на конспиративную квартиру, где его ждал резидент.

Лишенный всякой сентиментальности, резидент равнодушно выслушал рассказ Ковальского. Доказательств двойной игры Скоблина у него не было — одни подозрения. И резидент своим подозрениям доверял не меньше, чем документальным доказательствам. Но пока что, подчиняясь приказу Москвы, приказал отвезти на следующий день Скоблину наградные.

Передавая генералу портфель, в котором были деньги, Ковальский пышно сказал:

— Убежден, Коля, что следующая награда будет красоваться у тебя в петлице.

Скоблин поблагодарил, а Надежда Васильевна держалась на сей раз демонстративно холодно. Скоблин, конечно же, пересказал ей вчерашние слова Ковальского.

Плевицкая сидела в кресле и разговаривала с Ковальским высокомерным тоном:

— Я совершенно не ожидала, что в Вене нас так встретят. Мы, кажется, не подали к этому никаких оснований… Вы обязаны относиться к нам более бережно. Ведь и я, и Колечка всей душой с вами. А недоверие только подрывает наши душевные силы и готовность работать… Как же мы можем преданно служи гь вам, ощущая постоянное недоверие? Получается, что мы сели между двух стульев: от своих отстали и их предали, а к вам, выходит, не пристали. потому как нет нам веры…

Плевицкая вдруг сменила тон. пересела поближе к мужчинам и стада втолковывать Ковальскому:

— Вы должны объяснить вашим друзьям, что все наши симпатии на стороне русского народа. Поэтому мы с вами. И я вас очень прошу быть осторожными. Ведь провал Колечки будет стоить ему жизни.

Скоблин неожиданно вмешался в разговор, избавив Ковальского от необходимости отвечать Плевицкой.

— Нет, нет, Надюша, я прекрасно понимаю недоверие Москвы. Как же, такой матерый доброволец, тринадцать лет сражавшийся против СССР и вдруг сразу перешел на службу в Красную Армию! Но надо помнить, — тут он уже обратился к Ковальскому, — что настоящий перелом произошел во мне еще шесть лет назад. Не было только удобного случая перейти к вам. А явился ты, живой человек, полный энергии и веры в свое дело, и сразу же сломил меня.

— Поверь, Петя. — продолжал Скоблин, — сотня писем от моих братьев ничего бы не изменила. Я тебе поверил как другу, солдату, боевому товарищу. И прошу так же относиться ко мне. Пройдет время, и вы удостоверитесь в моей преданности. Наша встреча научила меня многому. Теперь я знаю, что вам надо, чего вы от меня требуете, и постараюсь выполнить ваши пожелания.