Алиби для великой певицы

Этот монолог Скоблина снял напряженность, и последний день прошел почти в дружеской беседе. Ковальский преподнес Надежде Васильевне коробку дорогих конфет, это ее смягчило. Расстались они по-доброму. Вечером Скоблин и Плевицкая уехали в Берлин.

Докладывая резиденту о беседе, Ковальский доказывал, что Скоблин искренен.

— Я его знаю с 1917-го, — говорил Ковальский. — Он не двойной агент. Он не из породы мелких провокаторов. Его приход к нам продиктован двумя причинами: разочарованием в белых вождях и нуждой в деньгах. Скоблин находится в полной зависимости от Плевицкой, в том числе экономической. Я считаю Скоблина человеком без вольным и подкаблучником. Истеричная и изнеженная Плевицкая полностью его подчинила.

Ковальский сразу невзлюбил Плевицкую, хотя без ее согласия Скоблин бы никогда не решился работать на советскую разведку. Возможно, Ковальский как бы ревновал Скоблина к Плевицкой. Завербовав Скоблина, Ковальский считал его своей собственностью и ему не нравилось, что генерал так зависит от жены.

Глядя в холодные глаза резидента, Петр Ковальский уговаривал его посмотреть на Скоблина без предубеждения:

— Я понимаю ваши сомнения: почему Скоблин и Плевицкая с такой легкостью согласились на нас работать? Все дело в том, что мы подошли к ним в правильное время. Былая слава Плевицкой блекла, и они со Скоблиным принуждены были искать новые средства для продолжения прежней жизни, а жили они на широкую ногу. Отсюда согласие Плевицкой выступать в ресторане Рыжикова, аренда виноградников в Кло-де-пат, закончившаяся крахом, что поставило Скоблиных в тяжелое материальное положение. И тут появляюсь я… Вербовка открыла перед этим семейством две заманчивые перспективы: возможность сейчас вести безбедную жизнь за счет денег, получаемых из Москвы, и надежду воскресить славу Плевицкой потом — при возвращении в Россию.

Не сомневаюсь, что именно Плевицкая привяла решение и велела Скоблину согласиться на наше предложение, — продолжал Ковальский. — Но Скоблин, осторожничая, работает пока с нами по принципу «с пользой для красных, но без вреда для белых». Желает на всякий случай обеспечить себе пути отхода.

— И вы считаете, что Скоблина можно заставить работать на все сто процентов? — иронически спросил резидент.

— Уверен! — горячо ответил Ковальский. — При двух условиях. Во-первых, разъединить его с Надеждой Васильевной. Это, по-моему, сделать довольно легко, так как Плевицкая заявила мне, что охотно поедет в СССР при гарантии нескольких концертов. Во-вторых, дать Скоблину комиссара, который бы подчинил его своему влиянию, что благодаря его бесхарактерности не представляется невыполнимой задачей, а затем ввел бы в активную работу и тем самым затянул бы совершенно шнур.

И Ковальский, победно улыбнувшись, крепко сжал руки, словно держал Скоблина за горло.

— А на роль комиссара Ковальский, разумеется, предлагает себя! — засмеялся Шувалов, прочитав шифровку из Вены.

Шувалов был в прекрасном настроении, потому что ему выделили новенький восьмицилиндровый, блестевший черным лаком «АМО». Автомобиль приводил его в восторг.

Он вложил шифровку в личное дело Скоблина и перебросил папку через стол Семену Кострову, награжденному орденом за участие в похищении генерала Кутепова.

На большом столе Шувалова не было ничего кроме письменного прибора, черепаховой пепельницы и пачки папирос «люкс».

Кострову предстояло вынести окончательное решение о том, как работать со Скоблиным. Планировалось, что он встретится со Скоблиным в Берлине, потом в Вене, но Костров не смог выехать из Москвы. Теперь резиденту в Вене было поручено организовать новую встречу специально для Кострова.

Венский резидент был опытным работником, и Костров прислушивался к его мнению. А резидент, понимая ценность Скоблина как агента, все же боялся: не с двойником ли они имеют дело?

Резидент доносил в Москву, что во время встречи в Вене они дали Скоблину подробные инструкции, как собирать, фиксировать и присылать добываемую им информацию. Резидент утверждал, что они выкачали из Скоблина все, что могли. Связи генерала в Париже, Софии и Праге очень интересны. По материалы, им привезенные, по оценке резидента, устарели и представляли бы интерес только в том невероятном случае, если ОГПУ не получило их по другим каналам.

«Надо только найти доказательства того, что «Фермер» не действует с благословения Миллеровской банды, — писал венский резидент. — А это пока очень трудно сделать.

«Сильвестров» был мною предупрежден, чтобы он все время следил за «Фермером» и все разговоры вел из расчета, что «Фермер» может оказаться провокатором. У них произошел такой диалог.

«Сильвестров»:

— Если бы несколько месяцев назад к тебе явилось какое-то лицо из СССР с предложением или поручением, что бы ты считал своим долгом сделать в первую очередь?

«Фермер»:

— Доложить Миллеру или Шатилову.

Как вам это нравится? Какие у нас основания думать, что «Фермер» не сообщил Миллеру и о «Сильвестрове»?»

Шувалов истолковал этот разговор иначе, чем резидент.