Алиса Коонен: «Моя стихия – большие внутренние волненья». Дневники. 1904–1950

Надела красную пикейную кофточку и живо вспомнила – первый вечер в театре – на репетиции «Детей солнца»149… Как я пришла… вся трепещущая, взволнованная… Уселась в зале и чувствовала себя смущенной до крайности. Из новеньких была я одна, и поэтому все взоры были устремлены на меня. Я видела, как перешептывались и говорили что-то обо мне, очевидно… Василий Иванович, когда я вошла в зал, был на сцене, а потом спустился вниз, стоял с Иваном Михайловичем [Москвиным] у суфлерской будки, и оба переговаривались и смотрели на меня… И я сидела ни жива ни мертва, ничего не чувствуя, не понимая…

На мне была эта самая красная кофточка, белый воротник и галстук150…

Боже мой! Как все это живо припоминается сейчас, как будто бы было всего несколько дней назад!!

10 [июля 1906 г

.]

Распустили Думу – опять надо ждать резни151 … Как это тяжело!

Что-то будет?!!

На дворе темно, жутко…

Воздух сырой, холодный…

Небо осеннее, свинцовое – тяжелое…

Стучит сторож…

Медленно и протяжно бьют часы…

Что-то страшное и вместе с тем тоскливое и грустное…

Точно тихая, исполненная глубокой, красивой меланхолии мелодия льет свои тихие, грустные волны, охватывая болью и тоской…

11 [июля 1906 г

.]

Все хожу и думаю152…

12 [июля 1906 г

.]

Часто последнее время вспоминаю заграницу… Иногда часами брожу по полю, и все настойчивее и настойчивее лезут воспоминания о поездке, со всеми малейшими, пустяшными подробностями… И как живо, как ярко опять все переживается! Точно это было всего несколько дней назад… Так отчетливо чувствуются самые тонкие, едва уловимые ощущения… Иной раз иду, например, и так и кажется – подними я сейчас глаза, обернись по сторонам, и увижу знакомые магазины на «[нрзб.]». И в ушах уже мягкий, густой, специфически-заграничный шум…

Как любила я это вечное, несмолкаемое клокотание жизни, эту постоянную приподнятость нервов…

Вечный свет, блеск, никогда не замирающий шум, как все это бодрит, освежает, как приятно щекочет нервы…

Чуть немного впадешь в привычную «русскую» сонливость, – сутолока увлекает тебя снова в свой водоворот, и опять начинаешь двигаться, копошиться, торопливо что-то делать, куда-то идти…

Жизнь кругом бьется сильно, горячечно, и невольно подлаживаешься под этот темп и двигаешься иначе, чем раньше.

Поразительная жизнь! Умная, здоровая, бодрая, приятная!

Я с восторгом вспоминаю теперь эту поездку…

Сколько [связано с ней. – зачеркнуто] важного, интересного, сколько пережитого!

Боже мой! И главное – до чего ярко и отчетливо переживается теперь все вновь… Иногда [часами. – зачеркнуто] я так ухожу в эти воспоминания, что… вот… чувствую воздух нашей комнатки, слышу за дверью голоса хозяек… Там рядом – Братушка153 что-то напевает, и представляю себе его вечные пластичные помахиванья в такт – руками…

В комнате холодновато154…

Но это ничего… Все-таки есть уют…

Я только что вернулась домой. Была репетиция, потом обедали у Aschinger’a155; Коренева с Гурской куда-то пошли, а я направилась домой… Хожу взад и вперед по комнате, стараясь согреться… На дворе серо, неприютно… Капает мелкий дождик…

Хожу взад и вперед…

Не знаю, за что приняться…

Читать не хочется, да и не стоит… Стирать или писать письма – тоже неохота…

Разгуливаю из одного угла в другой и думаю…

Никаких определенных мыслей нет в голове…

[Все там. – зачеркнуто.] Такой хаос там, что и не разберешься… Одна мысль только успеет мелькнуть, только хочешь остановиться на ней, – а за нею следом – другая, третья… Тру себе лоб, и все никаких результатов, ничего не могу обособить, скомбинировать, ни одной цельной мысли…

А сердце бьется сильно, сильно – неугомонно…

Опять тру лоб, хватаюсь за грудь…

Это вечное волнение, постоянная приподнятость нервов!

Подошла к окошку – то есть, вернее, к балконной двери. Приложилась лбом к холодному стеклу и оглядываюсь на улицу…

[Уже. – зачеркнуто.] Смерклось…

Скоро зажгут фонари…

Улица заблестит массой огней, сутолока сделается еще оживленнее…

Дождик стучит уныло, однообразно…

Стекло запотело от дыханья – стало плохо видно…

Отхожу от окна…

Скоро надо идти в театр…

С минуты на минуту должны прийти Коренева и Гурская – им к I картине…

Мне – хорошо, к «Архангельскому» – времени еще много…

В комнате стало совсем темно… Но огня разжигать не хочется… Подожду наших.

Думаю… Оглядываюсь на сегодняшний день… Была репетиция… Василий Иванович ни разу не обратил на меня внимания, ни минутки не поговорил со мной…

Что-то внутри меня с болью и отчаяньем сжалось и замерло…

Встряхнула головой, с силой и отчаянием… Стиснула зубы… Громко сказала: «Ничего, Господь не оставит…»

Пронеслась фраза в голове: «Придет время, и все узнают, к чему все это, для чего эти страдания, никаких не будет тайн…»156

Как будто легче стало…

Точно задавила всю боль какой-то страшной тяжестью…

Звонок…

Коренева и Маруська [Гурская]…

Веселые, торопливые…

Ходили по магазинам…

Покупки показывать некогда – надо торопиться в театр…