Алитет уходит в горы

— Да. Перед самым отходом из Владивостока вбегает ко мне женщина. Возбуждена, глаза горят — и сразу с допросом: «Товарищ капитан, вы все время работаете на «Совете»? — «Да, все время, — говорю, — плаваю на «Совете». Она думает, корабль — это какой-нибудь ревком или завод! «И в прошлом году, — говорю, — пла-а-авал на нем». Спрашивает, не знаю ли я Лося. «Ну, как не знать! В прошлую навигацию, — говорю, — сорок дней вместе шли». — «Где шли?» Ха, ха, ха! Она думает, что на пароходе не ходят, а обязательно ездят. Ну-с, спрашивала, где ты и что ты. Собралась к тебе. Отговорил ее, отговорил. Сказал ей всю правду. «На пустынный берег, — говорю, — высадил Лося. Что теперь с ним, и сам не знаю». Не рекомендовал ей отдавать концы, не рекомендовал…

— Пожалуй, правильно сделал, Михаил Петрович, — неуверенно сказал Лось.

— Ну, разумеется, я же знаю край. Вот обживешь место, дом выстроишь, тогда и поднимай паруса. Так я и сказал ей… А рвется она к тебе! Наши капитанские жены не отличаются этим качеством. Привыкли, чертяки, жить без мужей… Ну, давай выпьем… Митрич, еще картошки! — крикнул капитан, доставая маслины и засахаренный лимон.

— Как жизнь идет на материке, Михаил Петрович?

— Жизнь идет по курсу, заданному Владимиром Ильичей. Сталин у руля — и корабль идет прямым курсом. Идет, не обращая внимания ни на рифы, ни на подводные камни. Разумеется, не без бузотеров. Ну, да ведь их понемногу списывают с палубы. Иначе и нельзя. Я по себе сужу: распусти экипаж — и пойдешь на дно… раков кормить.

Грохотали лебедки, веселый шум стоял на палубе, в трюмах. В иллюминатор капитанской каюты доносилось: «Вира!», «Майна!»

— Домище привез тебе на двадцать комнат. Три школы. Будешь жить теперь как монакский президент.

Лось задумчиво покачал головой:

— Мало это, Михаил Петрович. Три школы… Сам знаешь, какое побережье. Это тебе не монакское государство.

— Э, батенька мой, ты думаешь, «Совет» резиновый? Хватит для начала. И Москва не сразу строилась.

Капитан крикнул:

— Митрич, старпома ко мне!

Явился старший помощник; капитан сказал:

— Иван Иванович, весь экипаж на авральные работы по сборке ревкомовского дома! Срок — двое суток.

— Есть, Михаил Петрович!

— Задымят печки ревкома — и — вира якорь… А школы куда тебе развезти? — обратился капитан к Лосю.

— Одну — здесь, одну — в южную часть района, третью — в Энмакай.

— Гм!.. В Энмакай? Это больше трехсот миль по льдам.

— Надо, Михаил Петрович, очень надо!

Капитан задумался. Он молча закурил и решительно сказал:

— Хорошо, Никита Сергеевич! Рискну… — и, хлопнув рукой по столу, восторженно воскликнул: — Нравится мне такая Россия! Целый корабль гонит во льды, чтобы доставить маленькую школку. Это же великий и невиданный гуманизм! — потрясая рукой, говорил капитан.

— Ну, а как же иначе, Михаил Петрович? Это же все наши обычные дела.

Они вышли на палубу. Подбежавший Андрей Жуков возбужденно крикнул:

— Вельботы! Двенадцать штук, Никита Сергеевич!

— Вельботы?! — изумленно переспросил Лось.

— Привез, — сказал капитан. — Вызывали меня на консультацию в Комитет Севера. Моя рекомендация!

— Вот за это спасибо тебе, Михаил Петрович! — и Лось, подняв подбородок и проведя по горлу рукой, сказал: — Вот так они нужны здесь.

Глава третья

В тесном домике старого ревкома в ожидании Лося собрались вновь прибывшие работники.

Доктор Петр Петрович, лет сорока на вид, с широким добродушным лицом, стоял у самодельной схематической карты Чукотского полуострова и разговаривал с геологом Дягилевым.

— Вот смотрите, Владимир Николаевич: это, наверное, — последнее исправленное и дополненное издание картографического управления Лося? — иронически сказал он инженеру, показывая на висевшую на стене карту.

Дягилев, высокий худощавый человек с энергичным лицом, вынул из полевой сумки печатную карту и, сличая ее с лосевской, удивленно произнес:

— Надо сказать, что она все-таки подробней и лучше моей. Видите, Петр Петрович, здесь у меня сплошное белое пятно. Одна береговая полоска — и та не точна. А на карте Лося даже заливы и мысы отмечены…

Инженер углубился в изучение ревкомовской карты.

Трое молодых людей внимательно рассматривали тетрадь Лося с чукотскими словами и фразами. Это были учителя: Николай Дворкин, Кузьма Дозорный и Михаил Скориков. Их внимание привлекло грамматическое образование числительных в чукотском языке.

— Смотрите, ребята, это очень интересное словообразование! — сказал учитель Скориков. — По-моему, у них в основе счета не десятки, а пятерки.

— Не может быть? — усомнился Дворкин. — Видишь: один — иннень, десять — мынгиткен, одиннадцать — мынгиткен иннень пароль. Ясно, что десятка в основе.

— Ты дальше гляди! — горячо возразил Скориков. — Пятнадцать — кильхинкен, шестнадцать — кильхинкен иннень пароль. О чем это свидетельствует?

— Мне тоже кажется, что в основе пятерка, — вмешался Кузьма Дозорный.

Разгорелся горячий спор.

Лишь один начфин ревкома Прыгунов сидел в углу и мрачно молчал. Немного одутловатое его лицо выражало недовольство, и казалось, он думал: «Ну, братцы, и заехали мы в сторонушку! Охота им спорить о всякой чепухе!»