Алька. 89

Путешествие наше началось с ссоры. Виноватым, как в большинстве наших ссор, был я. Всё дело тут в моём колготном характере и в полном несходстве наших характеров вообще. Я человек моторный, зачастую суетной, привыкший всё рассчитывать заранее, но из-за внутреннего ощущения необходимости что-то предпринимать немедленно зачастую не дожидаюсь окончания своих расчётов, делающий то, над чем надо было бы ещё поразмышлять и страшно не любящий никуда опаздывать. Людочка моя – человек флегматичный, спокойный, начинающий размышлять над тем, что ей необходимо сделать, в тот момент, когда уже надо делать то, о чём она начала размышлять, и из-за этого опаздывающий всегда и везде. Быть может, эта полная противоположность характеров и является залогом нашего полувекового союза. А всполохи молний и грозы на его, казалось бы, безоблачном небе постоянно вносят свежесть в наш дом. Ну, короче говоря, в тот день на вокзал мы прибыли минут за десять до отъезда, шли по перрону, и я, вроде бы понимая, что мы успеваем, тем не менее попросил её немного ускорить шаг. Зря я это сделал, реакция её… Впрочем, мне кажется, это стандартная реакция всех женщин на просьбу, в которой они уловили какой-то намёк на понуждение, попытку командовать, словом, голубка моя сбавила темп хода в полтора раза. Я решил, как мне показалось, шутейно, всё же дать ей понять, что поезд не будет разбирать, кто прав, кто виноват, и хлопнул её по попе журналом, который взял в дорогу почитать. Это была моя вторая ошибка, в её взгляде неожиданно для меня полыхнули гнев, антипатия и ледяной, всеохватный, всё заслонивший холод. Одновременно с этим она практически перестала двигаться к конечной цели. Что греха таить, я гневлив, всё это привело меня в состояние, в котором в мужской компании я бросался в драку, а в женской вставал и уходил, не возвращаясь. Я пополз в том же темпе, размышляя, что лучше сделать. Вариантов было три: порвать билеты, развернуться и уйти, попрощавшись навсегда; отдать ей её билет, свой порвать, развернуться, попрощавшись навсегда; отдать ей её билет и чемодан, сесть в другой вагон и ехать раздельно, попрощавшись навсегда. Пока я перебирал в мозгу, какой вариант выбрать, на нас натолкнулись следовавшие за нами наши мамы, которые заболтались и запамятовали, для чего мы все тут находимся. Моя будущая тёща Лидия Ивановна, женщина властная и характерная, заблажила: «Вы очертенели, что ли? Еле ползёте, так на поезд же опоздаете», – её поддержала моя маманя. После чего они упёрлись в наши спины, чуть не сбив с ног, буквально заставили пробежать оставшееся расстояние и впихнули нас в вагон под вопли проводницы.

Помахав им руками на прощанье, мы сели с кислыми минами, не глядя друг на друга, на противоположные места, молчали. Поезд тронулся, пришла проводница, принесла постельное бельё, мы продолжали сидеть, не разговаривая. Прошло пару часов, попутчики наши не появлялись, в суете сборов мы оба не успели перекусить, хотелось не есть, а жрать. А в чемоданах наших была и традиционная отварная курочка – сухпай всех железнодорожных пассажиров России, бутербродики с колбасой и сыром, зелень, да много чего можно было положить на зубок с горячим чайком, который нам предлагала проводница. Да и ссора-то наша, как я понял по моему двухчасовому размышлению, плешь комариная, плюнуть и растереть, в кои-то веки мы наконец одни, и вот два часа в пустом купе, сидим голодные, в окно таращимся, думаю, два дундука, точно из тех, кто ни украсть, ни покараулить, и не в силах больше голодовать, пробурчал: «Мил, может, ну её на хрен, чего так сидеть-то?» Милка моя сразу мне заявила: «Я уж не дождусь, когда ты это скажешь». А я ведь как все гневливые люди быстро отходчив.

Интересная вещь, на вокзалах очереди за билетами, люди чуть не в драку, но попутчиков никаких до Евпатории к нам купе не нашлось.