Алхимик

— Пропусти меня к вождям, — сказал он часовому, стоявшему у входа в огромный белый шатёр. — В пустыне я видел знаки.

Воин молча вошёл в шатёр и оставался там довольно долго. Потом появился в сопровождении молодого араба в белом с золотом бурнусе. Сантьяго рассказал ему о своём видении. Тот попросил подождать и снова скрылся внутри.

Спустилась ночь. Входили и выходили арабы и чужеземные купцы. Вскоре погасли костры, и оазис постепенно сделался безмолвен, как пустыня. Лишь в большом шатре горел свет. Всё это время Сантьяго думал о Фатиме, хотя смысл давешнего разговора с нею оставался тёмен для него.

Наконец после долгого ожидания его впустили в шатёр.

То, что он там увидел, ошеломило его. Он и подумать не мог, что посреди пустыни может быть такое. Нога утопала в великолепных коврах, сверху свисали жёлтые металлические светильники с зажжёнными свечами. Вожди племён полукругом сидели в глубине на шёлковых, богато вышитых подушках. На серебряных подносах слуги разносили сласти и чай. Другие следили за тем, чтобы не гасли наргиле, и в воздухе витал тонкий аромат табачного дыма.

Перед Сантьяго было восемь человек, но он сразу понял, что главный — это сидевший посередине араб в белом, затканном золотом бурнусе. Рядом сидел тот молодой человек, что выходил к нему из шатра.

— Кто тот чужестранец, который толкует о знаках? — спросил один из вождей.

— Это я, — отвечал Сантьяго и сообщил обо всём, что видел.

— Почему же пустыня решила рассказать обо всём чужаку, если знает, что ещё наши прадеды жили здесь? — спросил другой вождь.

— Потому что мои глаза ещё не привыкли к пустыне и видят то, чего уже не замечают глаза местных, — сказал Сантьяго, а про себя добавил: «И потому что мне открыта Душа Мира». Вслух он этого не произнёс — арабы не верят в такие вещи.

— Оазис — ничейная земля. Никто не осмелится вторгнуться сюда, — воскликнул третий вождь.

— Я говорю лишь о том, что видел сам. Не верите — не надо.

В шатре повисла напряжённая тишина, а потом вожди с жаром заспорили между собой. Они говорили на наречии, которого Сантьяго не понимал, но, когда он сделал движение к выходу, стражник удержал его. Юноше стало страшно. Знаки указывали на опасность, и он пожалел, что разоткровенничался с погонщиком.

Но вот старик, сидевший в центре, чуть заметно улыбнулся, и Сантьяго сразу успокоился. До сих пор он не проронил ни слова и не принимал участия в споре. Но юноша, которому был внятен Язык Мира, чувствовал, как от приближения войны сотрясается шатёр, и понял, что поступил правильно, явившись сюда.

Все смолкли и внимательно выслушали старика. А тот обернулся к Сантьяго, и на этот раз на лице его юноша заметил отчуждённо-холодное выражение.

— Две тысячи лет назад далеко-далеко отсюда бросили в колодец, а потом продали в рабство человека, который верил в сны, — заговорил старик. — Наши купцы привезли его в Египет. Все мы знаем, что тот, кто верит в сны, умеет и толковать их.

«Хоть и не всегда может воплощать их в явь», — подумал Сантьяго, припомнив старую цыганку.

— Тот человек, сумев растолковать фараону его сон о семи коровах тощих и семи тучных, избавил Египет от голода. Имя его было Иосиф. Он тоже был чужеземцем, как и ты, и лет ему было примерно столько же, сколько тебе.

Он помолчал. Глаза его были по-прежнему холодны.

— Мы всегда следуем Обычаю. Обычай спас Египет от голода, сделал его народ самым богатым из всех. Обычай учит, как должно пересекать пустыню и выдавать замуж наших дочерей. Обычай гласит, что оазис — ничейная земля, ибо обе воюющие стороны нуждаются в нём и погибнут без него.

Никто не произносил ни слова.

— Но Обычай велит нам также верить посланиям пустыни. Всему, что мы знаем, научила нас пустыня.

По его знаку все арабы поднялись. Совет был окончен. Наргиле погасли, стража вытянулась. Сантьяго собрался было выйти, но старик заговорил снова:

— Завтра мы преступим закон, по которому никто не имеет права носить в оазисе оружие. Целый день мы будем поджидать врага, а когда солнце сядет, мои воины вновь сдадут мне оружие. За каждых десятерых убитых врагов ты получишь по золотой монете. Но оружие, раз взятое в руки, нельзя просто так положить на место — оно должно вкусить крови врага. Оно капризно, как пустыня, и в следующий раз может отказаться разить. Если нашему оружию не найдётся завтра никакого иного дела, то уж, по крайней мере, мы его обратим против тебя.

* * *

Оазис был освещён только луной. Сантьяго до его шатра было ходу минут двадцать, и он зашагал к себе.

Недавние слова вождя напугали его. Он проник в Душу Мира, и ценой за то, чтобы поверить в это, могла быть его жизнь. Не слишком ли дорого? Но он сам решился на такие ставки, когда продал своих овец, чтобы следовать Своей Стезёй. А, как говорил погонщик, двум смертям не бывать… Не всё ли равно: завтра это произойдёт или в любой другой день? Всякий день годится, чтобы быть прожитым или стать последним. Всё зависит от слова «Мактуб».