Алхимик

Сантьяго шёл молча. Он не раскаивался и ни о чём не жалел. Если завтра он умрёт, значит Бог не хочет изменять будущее. Но он умрёт, уже успев одолеть пролив, поработать в лавке, пересечь пустыню, узнать её безмолвие и глаза Фатимы. Ни один день его с тех самых пор, как он ушёл из дому, не пропал впустую. И если завтра глаза его закроются навеки, то они всё же успели увидеть много больше, чем глаза других пастухов. Сантьяго гордился этим.

Внезапно он услышал грохот, и шквальным порывом неведомого ветра его швырнуло наземь. Облако пыли закрыло луну. Перед собой юноша увидел огромного белого коня — он поднялся на дыбы и оглушительно ржал.

Когда пыль немного осела, Сантьяго обуял никогда ещё доселе не испытанный ужас. На белом коне сидел всадник в тюрбане — весь в чёрном, с соколом на левом плече. Лицо его было закрыто так, что видны были только глаза. Если бы не исполинский рост, он походил бы на одного из тех бедуинов, которые встречали караван и рассказывали путникам, что делается в пустыне.

Лунный свет заиграл на изогнутом клинке — это всадник выхватил саблю, притороченную к седлу. Громовым голосом, которому, казалось, отозвались гулким эхом все пятьдесят тысяч пальм оазиса Эль-Фаюм, он вскричал:

— Кто осмелился узреть смысл в полёте ястребов?

— Я, — ответил Сантьяго.

В эту минуту всадник показался ему необыкновенно похожим на изображение Святого Иакова, Победителя Мавров, верхом на белом коне, топчущем копытами неверных. В точности такой — только здесь всё было наоборот.

— Я, — повторил он и опустил голову, готовясь принять разящий удар. — Много жизней будет спасено, ибо вы не приняли в расчёт Душу Мира.

Но клинок отчего-то опускался медленно, покуда остриё его не коснулось лба юноши. Выступила капелька крови.

Всадник был неподвижен. Сантьяго тоже замер. Он даже и не пробовал спастись бегством. Где-то в самой глубине его существа разливалась странная радость: он умрёт во имя Своей Стези. И за Фатиму. Стало быть, знаки не обманули. Вот перед ним Враг, а потому смерть не страшит его, ибо Душа Мира существует и через мгновение он станет её частью. А завтра та же участь постигнет и Врага.

Всадник между тем всё не наносил удар.

— Зачем ты это сделал?

— Я всего лишь услышал и понял то, что поведали мне ястребы. Они хотели спасти оазис. Его защитники перебьют вас — их больше.

Остриё по-прежнему лишь касалось его лба.

— Кто ты такой, что вмешиваешься в предначертания Аллаха?

— Аллах сотворил не только войско, но и птиц. Аллах открыл мне их язык. Всё на свете написано одной рукой, — ответил юноша, припомнив слова погонщика.

Всадник наконец отвёл саблю. Сантьяго перевёл дух.

— Поосторожней с предсказаниями, — сказал всадник. — Никто не избегнет того, что предначертано.

— Я видел войско. Я не знаю, чем кончится сражение.

Всаднику понравился такой ответ, но он медлил спрятать саблю в ножны.

— А что здесь делает чужеземец?

— Я ищу Свою Стезю. Но тебе не понять, что это такое.

Всадник вложил саблю в ножны. Сокол у него на плече издал пронзительный крик. Напряжение, владевшее Сантьяго, стало ослабевать.

— Я хотел испытать твою отвагу. Ничего нет важнее для тех, кто ищет Язык Мира.

Юноша удивился. Всадник рассуждал о вещах, в которых мало кто смыслил.

— Кроме того, нельзя расслабляться ни на миг, даже когда одолел долгий путь, — продолжал тот. — И нужно любить пустыню, доверять же ей полностью нельзя. Ибо пустыня — это испытание для человека: стоит отвлечься хоть на миг — и ты погиб.

Его слова напомнили Сантьяго старого Мелхиседека.

— Если к тому времени, когда придут воины, голова у тебя ещё останется на плечах, разыщи меня, — сказал всадник.

В руке, которая совсем недавно сжимала рукоять сабли, теперь появилась плеть. Конь рванулся, снова взметнув тучу пыли из-под копыт.

— Где ты живёшь? — крикнул Сантьяго вслед.

Всадник на скаку ткнул плетью в сторону юга.

Так юноша повстречал Алхимика.

* * *

На следующее утро под финиковыми пальмами оазиса Эль-Фаюм стояли две тысячи вооружённых людей. Солнце было ещё низко, когда на горизонте показались пятьсот воинов. Всадники проникли в оазис с севера, делая вид, что пришли с миром, и пряча оружие под белыми бурнусами. Лишь когда они подошли вплотную к большому шатру вождей, в руках у них оказались ружья и кривые сабли. Но шатёр был пуст.

Жители оазиса окружили всадников пустыни, и через полчаса на песке лежали четыреста девяносто девять трупов. Детей увели в пальмовую рощу, и они ничего не видели, как и женщины, которые оставались в шатрах, молясь за своих мужей. Если бы не распростёртые тела погибших, оазис выглядел бы таким же, как всегда.

Уцелел только тот, кто командовал конницей, налетевшей на Эль-Фаюм. Его привели к вождям племён, и те спросили, почему он дерзнул нарушить Обычай. Он отвечал, что его воины, измучась многодневными боями, голодом и жаждой, решили захватить оазис и потом вновь начать войну.

Вождь сказал, что как ни сочувствует он воинам, но нарушать Обычай не вправе никто. В пустыне меняется под воздействием ветра только облик песчаных барханов, всё же прочее пребывает неизменным.