Алхимик

Дмитрий утвердительно хрюкает. Он занят тем, что ковыряет раздутый гипофиз мертвой девочки.

– В любом случае вы бы никогда не смогли его себе позволить. Он слишком хорош, чтобы раздавать направо и налево.

Скребок настигает меня в метро.

Вот я сижу и улыбаюсь детям в защитных масках «Хэлло, Китти» и «Берн герл» через проход – а вот наклоняюсь, срываю собственную маску и рыгаю. Девочки смотрят на меня, как на наркоманку. Накатывает новый приступ тошноты, и меня перестает волновать, что они думают. Я скрючиваюсь, пытаясь убрать с лица волосы, и блюю на пол между собственными ногами.

Добравшись до своей остановки, я едва могу стоять. Я снова блюю на платформе, опустившись на четвереньки. С трудом заставляю себя встать и идти, а не ползти на улицу. Несмотря на зимний холод, я вся покрыта потом. Толпа расступается передо мной, ботинки, и пальто, и шарфы, и защитные маски. Блестят новостные чипы в бачках мужчин; женщины с вплетенными в волосы микрофиламентными мерцающими прядями обходят меня, смеясь губами с серебристой помадой. Калейдоскоп улиц: светофоры, и машины, и пыль, и угольные дизельные выхлопы. Грязь и влага. Мое лицо мокрое, и я не могу вспомнить, от чего – от падения на мостовую или от собственной блевотины.

Я чудом нахожу свою квартиру, умудряюсь сохранить вертикальное положение, пока не приедет лифт. Наручный имплантат открывает дверные замки.

Джастин подпрыгивает, когда я распахиваю дверь.

– Лили?

Я снова рыгаю, но мой желудок остался на улице. Отмахиваюсь от мужа и ковыляю в душ, по дороге срывая пальто и блузку. Сворачиваюсь клубком на холодной белой плитке, пока душ нагревается. Сражаюсь с бретельками бюстгальтера, но не могу справиться с застежкой. Вновь рыгаю и вздрагиваю: скребок выгрызает меня изнутри.

Я вижу рядом носки Джастина: черные, с дырой на пальце. Он опускается на колени, прикасается к моей голой спине.

– Что случилось?

Я отворачиваюсь, не желая, чтобы он видел мое грязное лицо.

– А как ты думаешь?

На мне липкий слой пота. Я дрожу. От душа начал подниматься пар. Я отталкиваю хлопковую душевую занавеску и заползаю внутрь, не обращая внимания на оставшуюся одежду. Горячая вода окутывает меня. Я в конце концов стаскиваю бюстгальтер и роняю на мокрый кафель.

– Это неправильно. – Джастин тянется ко мне, но отшатывается, когда я снова начинаю рыгать.

Приступ проходит. Я могу дышать.

– Это нормально, – шепчу я. Мое горло дерет от рвоты. Я не знаю, слышит он меня или нет. Избавляюсь от мокрых слаксов и нижнего белья. Сажусь на пол под струи воды, прижимаюсь лицом к кафельной стене. – Дмитрий говорит, это нормально. Половина пациентов испытывает тошноту. Это не влияет на эффективность.

Я снова начинаю рыгать, но уже не так сильно. Стена кажется восхитительно прохладной.

– Ты не обязана этого делать, Лили.

Я поворачиваю голову, пытаясь взглянуть на него.

– Ты ведь хочешь ребенка?

– Да, но…

– Да. – Я снова прижимаюсь лицом к кафелю. – Без пренатального наблюдения у меня нет выбора.

Скребок вновь берется за работу. Я потею. Внезапно мне становится так жарко, что я не могу дышать. С каждым разом все хуже. Надо сказать Дмитрию, для его испытаний.

Джастин не сдается.

– Не все младенцы, рожденные естественным путем, оказываются проблемными. Мы понятия не имеем, что с тобой делают эти лекарства.

Я заставляю себя встать. Опершись о стену, включаю холодную воду. Тянусь к мылу… роняю его. Оставляю лежать возле слива.

– Клинические испытания в Бангладеш… дали хорошие результаты. Лучше, чем прежде. Управление по контролю могло бы одобрить его… если бы захотело.

Я задыхаюсь от жары. Открываю рот и пью нефильтрованную душевую воду. Это не имеет значения. Я буквально ощущаю, как ПХД, диоксины и фталаты выходят из моих пор и стекают по телу. Прощайте, гормоны-миметики. Здравствуй, здоровый ребенок.

– Ты сошла с ума. – Джастин отпускает душевую занавеску.

Я вновь подставляю лицо холодным струям. Джастин этого не признает, но он хочет, чтобы я продолжала; ему нравится, что я делаю это для него. Для наших детей. Наши дети смогут читать и рисовать фигурки из палочек, а запачкаюсь только я одна. Я смогу с этим жить. Глотаю воду. Я горю.

Подстегнутый передозировкой пурнейта, младенец выходит на свет за считаные минуты. Слипшиеся волосы новорожденного появляются и исчезают. Я дотрагиваюсь до крошечной макушки.

– Почти все, Майя.

Новая схватка. Головка оказывается в моих руках – сморщенное старческое личико, торчащее из тела Майи, словно голем из земли. Еще два толчка – и младенец целиком выскальзывает из нее. Я прижимаю к себе мокрое тельце, а санитарка перерезает пуповину.

«МедАссист» на краю моего зрения мигает красным: сердце младенца не бьется.

Майя смотрит на меня. Родильной простыни нет, и она видит все то, что мы стараемся не показывать роженицам. Она раскраснелась. Черные волосы прилипли к лицу.

– Девочка или мальчик? – заплетающимся языком спрашивает она.

Я не могу пошевелиться, распятая ее взглядом. Наклоняю голову.

– Ни то, ни другое.