Алхимик

Смутные гулкие слова, шорохи, толчки.

Папа, проснись.

Папа?

Папа. Папапапапапа.

Я открыл глаза.

Надо мной склонилась Джайала, облако черных волос, худые коричневые руки и ноги, синие юбки. Размытая, эфирная. Просвечивающая насквозь в окружающем ее свете. Дух из Зала Суда. Она ждет, пока Судья Борзай возьмет ее шестью своими руками, всмотрится в душу и передаст в Зал Детей, где невинные души живут под оберегающим надзором собакоголового Кемаза.

Я попытался сесть, не смог. Лег снова. Создание-дух осталось, продолжая меня дергать. В лаборатории царил хаос, все колебалось, будто зижделось на облаке.

Значит, все мы умерли.

– Папа?

Я обернулся на гулкий голос. Всмотрелся. Еще раз оглядел разгромленную лабораторию. В спину упиралось что-то холодное и твердое. Вполне материальное.

Я медленно поднялся, привалился к каменной стене. Лежал я у противоположного камину конца комнаты. Рядом со мной валялся балантхаст, стеклянные камеры разбиты, вакуумные емкости в пропаянных гнездах ощерились зубами осколков. Вокруг блестели гнутые медные трубки, как лепестки, разбросанные перед Марой в праздник посадки.

– Папа, что с тобой? – Джайала склонилась надо мной с тревогой и заботой. – У тебя голова в крови.

Я поднял руку, коснулся встревоженного личика. Теплая. Живая. Совсем не дух.

Живая, невредимая! Кожа дымится желтыми остатками горелого терна. Ее покрывала почерневшая зола лиан, волосы наполовину расплавились, все еще подергиваясь в смертных судорогах нитей терновника. Обгорелая, обожженная, в волдырях, но цела и невероятным образом жива.

Я провел рукой по обожженной щеке, зачарованный невероятным чудом.

– Папа?

– Все хорошо, Джайала. – Я начал смеяться. – Лучше, чем хорошо!

Прижав ее к себе, я всхлипнул, благодаря Мару за спасение моей дочери. За обремененную казнь моей души.

А помимо этого – другая мысль, огромная надежда. Впервые за все время моих экспериментов терновник умер по-настоящему, не оставив даже последствий своего яда.

Пятнадцать лет – не такой уж долгий срок, если ищешь способ спасти мир.

3

Конечно, ничего не происходит так просто, как хотелось бы.

После этого первого небывалого успеха я выдал потрясающую серию неудач, едва не взорвав дом. И плюс к моим волнениям – хотя Джайала выжила после встречи с терновником, кашель у нее стал намного хуже. Его усугубила зимняя сырость, и сейчас девочка целый день кашляла и тряслась, будто маленькие легкие хотели схлопнуться совсем.

Она слишком маленькая, чтобы помнить, как нехорош был кашель раньше – как он меня беспокоил. Но после отравления терновником кровь начала выступать у нее на губах – краснота легких выталкивалась тем злом, что сотворила над ее телом отрава, стараясь погрузить девочку в вечный сон.

Я, сколько мог, избегал применения магии, но кашель у Джайалы усиливался, становился глубже. И магия требовалась очень небольшая, только чтобы сохранить ей жизнь. Закрыть очаги у нее в легких и прекратить появление крови на губах. Может быть, в результате на поле какого-нибудь крестьянина вылезет побег терновника, оплодотворенный силой, выпущенной в эфир, однако же – крохотное магическое усилие, и слишком велика нужда Джайалы, чтобы оставить ее без внимания.

Зима всегда была самым худшим временем. Каим не похож на северные земли, где мороз убивает все растения, кроме терновника, заметает землю холодными сугробами и укрывает лепным льдом. Но все равно холод грыз Джайалу, и я чуть-чуть отвлекся от своей алхимии и совершенствования балантхаста, чтобы кое-что в нем улучшить.

Наша тайна.

Даже Пайла не знала. Никому не дано было знать, кроме нас.

Мы с Джайалой сидели в углу моей лаборатории, посреди одеял, на которых она теперь спала у очага, – единственная оставшаяся у меня теплая комната, и я по записям из книги магистра Аруна творил магию.

Перо его было ясно, хотя сам магистр давно расстался с жизнью под топором палача. Мысли его лежали на пергаменте, дружеская рука тянулась ко мне сквозь время. Чудо чернил перенесло его прошлое в наше будущее. Розмарин, цветок пканы, корень солодки и густые текучие сливки козьего молока. Желтые лепестки пканы, смешанные с прочими составляющими, потрескивали, как огонь, соприкасаясь с молоком, и вверх восходил дым грез.

И я безымянным пальцем, давно отвыкшим от трех брачных колец, нанес эту пасту на лоб Джайалы, между густыми темными бровями. Потом, спустив на ней рубашку, еще полоску, посередине между легкими. Желтая метка пканы заиграла на ее груди, будто огонек костра.

Исполняя эту небольшую магию, я представлял себе великих магистров Джандпары, исцеляющих толпы, собравшиеся под арками их балконов. Говорят, что люди приходили за много миль. В те времена магию использовали повсеместно.

– Папа, нельзя, – прошептала Джайала.

Ее снова потряс кашель, согнув и бросив вперед, спустившись до самых глубин и сжав легкие, как силач сжимает гранат и смотрит, как течет по пальцам красная кровь.

– Можно и нужно, – ответил я. – Теперь тихо.

– Тебя поймают. Запах…

– Тсс!