У него отчаянно колотилось сердце.
– Ну, как ты себя чувствуешь, Моллой? Драться больше не хочешь? Все у тебя опало? – орал ему Рорке. – Проделал такой путь, чтобы тебя размазало по камням. Никак ты еще соображаешь, Моллой? Тебе еще нравится быть здесь? Счастлив? Думаешь о своей маленькой шлюшке?
Слушая голос Рорке, Коннор чувствовал, как в нем копится яд, но он ничего не ответил.
– Теперь ты понял, что многого не знаешь, не так ли, Моллой? Я вот все думаю, кто же будет ее трахать после того, как от тебя и следа не останется? Интересно, а кто отымеет ее сегодня вечером? – Голос Рорке слегка дрогнул.
Температура в помещении резко упала. Воздух наполнился воплями и визгом баньши. Теперь в нем звучали заклинания на сотнях разных языков – и все были направлены на него. Коннор спокойно воспринимал их, заполняя ими пустоты в памяти. Он смотрел в темноту, ничего не видя перед собой. Раздался внезапный грохот, и поток каменных градин ударил по голове, лицу, рукам. Теперь температура стремительно росла, доходя до палящего, обжигающего жара. Снова упала. Ветер бил в него со всех сторон. Коннора приподняло, закрутило, как в водовороте, и швырнуло о стену, после чего он сполз на пол.
Он продолжал ждать. Ветер снова приподнял Коннора и вскинул; он чувствовал, как кожистые крылья летучих мышей бьют его по лицу, чувствовал их когти и их мелкие острые зубы; в ушах стояла какофония из писка, визга и скрежета – и он снова рухнул на пол.
Он оставил в себе только эту мысль – да станет сердце неподвижным.
Язык пламени опалил его лицо.
Громом разнесся разъяренный голос Рорке. Он вопил, выплескивая свой гнев, и Коннор принимал его, впитывая каждое слово. Пол и стены пещеры подрагивали, отвечая низким глухим рокотом, похожим на далекие раскаты грома. Затем наступило затишье. Рорке устал. И Коннор это чувствовал. Затишье. Тишина.
Пришло время!
Сто ударов в секунду. Сердце Коннора взорвалось и заработало, как пневматический молот. Каждый удар ветра, каждую унцию энергии пещеры, которую впитало в себя его тело, все заклинания, жар, холод, каждую унцию ярости Рорке, его собственной ярости, которая копилась годами, он в долю секунды собрал в мощный кулак, вознес над темными очертаниями трона в центре помещения, разметав психический щит пентаграммы.
– А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а! – разнесся в темноте пронзительный вопль Рорке.
Через несколько мгновений ослепительное полотнище света полыхнуло в центре пещеры. Он увидел, что Рорке засветился, как мощная электрическая лампочка. Вокруг него завибрировал зелено-оранжевый ореол. Волосы встали дыбом, как иголки. Глаза выкатились из орбит. На лбу вздулись вены. Щеки пошли глубокими трещинами. Одежда разъехалась по швам и рывком слетела с него. Рорке раскинул руки, и на груди и животе пошли трещины, словно он был сделан из пересушенной глины. Из них полезли кишки, распрямляясь, как змеи, выползающие из гнезда.
Затем неожиданно полыхнула яркая вспышка, словно внутри его сдетонировала бомба. Какое-то мгновение он светился, став прозрачным, а затем раскалился добела и еще раз издал мучительный вопль, который заполнил всю пещеру и ушел в ночное небо над ней. Коннор едва не оглох, когда по барабанным перепонкам ударила мощная взрывная волна.
Внезапно наступило молчание, и ему осталось лишь смотреть, как Рорке взорвался в безумном водовороте электрических разрядов, которые летели по пещере во все стороны. Затем они опали, оставаясь тлеть сами по себе.
Снова свалилась темнота.
И полное молчание.