Алхимик. По следам Джордано Бруно

Нечто очень неопределенное поселилось в его душе, нечто одновременно радостное и грустное; подобное ощущение человек испытывает, покидая свой родной дом, город или страну в поисках новых горизонтов, чего-то лучшего, более подходящего для него. Это земные тревоги, но существам, находящимся в рабстве у материального, у цепи циклических возвращений, они кажутся реальными и ужасающими. Было ли это странное ощущение предчувствием его самого последнего шага вперед, его освобождения от мира страстей, его встречи со своим Я?

Следующие дни показались кандидату в Мистерии сном. Он жил наполовину — жил, храня это «нечто».

Его мудрый друг, адепт, занятый никому не ведомыми таинственными делами, больше не посещал его. Книга с асбестовыми страницами, некогда так увлекавшая его, лежала теперь забытая на полке в келье. Сани ждал не только всеми клеточками тела, его эмоции, ум и душа разделяли эту мучительную радость ожидания.

Кусты, уже покрывшиеся красными цветами, отвечали молчанием на его вопрос; воды пруда были поглощены собственным журчанием; стены храма изобиловали образами прошлого, а в его анналах не было ни намека на будущее. Порой его взгляд поднимался к редким белым облачкам, и он сливался с ними, пытаясь с высоты обозреть бóльшую часть пустыни. Не приближается ли тот таинственный персонаж, который завершит его посвящение?

Лишь звезды говорили ему в своем неизменном сиянии: «Жди; будь упорным и настойчивым; терпение — это испытание вечности». Долгие часы Сани смотрел на звезды, упиваясь чарующим покоем. Но потом к нему вновь возвращалась тревога; для него вся жизнь оказалась накрепко заперта внутри одного-единственного слова: жди!

Дни шли за днями, ночь скользила за ночью, и это неумолимое движение успокаивало его тревогу и наполняло сердце деятельной невозмутимостью. Он возобновил свои космогонические и астрономические исследования, возобновил жертвоприношения, регулярные медитации и «татрак»[6].

Невидимые руки весны не знали покоя, они открывали каждый бутон, покрывали листвой каждое дерево и давали птицам гнезда.

Однажды вечером, когда солнце уже клонилось к горизонту, а взгляд Сани был прикован к пруду, на воду легла какая-то тень. Обернувшись, он увидел адепта. Душа ученика, пребывавшая в цикле великого спокойствия, не удивилась столь необычному визиту. Мудрец приветствовал его легким поклоном и сообщил:

— Брат, тебя ждут на северной границе рощи.

Сани встретил эту новость равнодушно, возможно потому, что не понял всей ее важности; но, когда он встретился взглядом с адептом, его глаза раскрылись от изумления и даже легкого испуга. Лицо адепта было похоже на живую статую, но даже сквозь его невозмутимость просвечивала необычная радость, а при виде изумления, возникшего у молодого человека с Запада, оно даже выразило определенную иронию.

Безмолвный жест адепта заставил Сани тут же устремиться к указанному месту.

Близкое лето добавляло лучам солнца огня и укладывало влажные тени под кроны старых деревьев. Северная граница рощи находилась дальше всего от зданий монастыря, здесь над внешней стеной виднелись ветви высоких растений.

Дорога вывела Сани на прогалину у стены. Спиной к нему под огромной сосной стоял высокий человек, одетый в какую-то коричневую рясу с капюшоном. Ноги Сани, вероятно от легкой нерешительности, слегка шаркали по камням дороги, и незнакомец медленно повернулся. И тогда Сани испытал такое душевное потрясение, что его колени слегка подкосились: это был тот самый человек, которого он увидел в первом видении, показанном Ипатией! И пейзаж был тот же самый! Наконец-то он его нашел!

Его очарованная душа догадалась лишь склонить тело в глубоком поклоне.

— Да пребудет с тобой высшее счастье! Я ждал тебя!

Внешность говорившего была незабываемой. Высокий, с медно-красной от непогоды кожей, с огромными черными глазами, он казался воплощением божества воли и силы духа. Крепкое сложение, орлиный нос, крупный рот с тонкими, едва раскрывающимися губами, твердый квадратный подбородок — все это усиливало первое впечатление.

При этом облик его излучал великую доброту и гармонию, а столь внушительная сила воли смягчалась едва заметной улыбкой. Его скромное облачение дополняли широкий пояс, сумка из кожи и золотой треугольный медальон с изумрудами, висевший на шее. Защитой для ног, покрытых рубцами, служили грубые, изношенные сандалии.

После нескольких мгновений тишины дар речи вернулся к Сани, и он спросил:

— Ты ведь тот, кого я жду, да?

— И да, и нет… Ты ожидаешь освобождения, встречи с Богом; именно это означает вернуться к самому себе, к обитающему в тебе Богу, хотя ты и не осознаешь его. Таким образом, я и тот, кого ты ждешь, — ведь Божественное живет и во мне, — и не тот, потому что твой единственный настоящий Учитель ждет тебя в твоем собственном духе.

— Да, но я интуитивно чувствую, что ты покажешь мне путь. Как твое имя, о мудрый?

— У меня много имен, но на Западе я известен как Джордано Бруно.