Алхимик (сборник)

Мэгги изучала плиту, которая так и стояла там, куда я ее подвинул. В окна вливался раскаленный утренний воздух, и бекон с каждой секундой становился все более обмякшим и жирным. Я подумал, не захватить ли его вниз и не поджарить ли на тротуаре. В конце концов, я всегда смогу скормить его трогам. Мэгги щипала себя за губу. Я ждал, что она отпустит какое‑то замечание насчет плиты или погибшего бекона, но вместо этого она сказала:

– Сегодня вечером мы встречаемся с Норой. Она хочет пойти в «Вики».

– Гнойная девчонка?

– Не смешно.

Я засунул в рот остатки батончика.

– А мне смешно. Я предупреждал вас обеих. Эта вода опасна.

Она скорчила гримаску.

– Однако со мной ничего не случилось, мистер умник. Мы все посмотрели на нее, и она не была желтой, или мутной, или…

– Поэтому вы мгновенно запрыгнули туда и принялись плавать. А теперь она вся покрылась забавными прыщами. Ну надо же. – Я прикончил второй пакет кофе, кинул его вместе с оберткой от брэкки‑батончика в мусоропровод и смыл водой. Через полчаса они будут кружиться, растворяясь, в брюхе помпы номер два. – Нельзя считать что‑то чистым лишь потому, что оно таким выглядит. Тебе повезло.

Я вытер руки и подошел к Мэгги. Провел пальцами по ее бедрам.

– Точно. Повезло. Никакой реакции.

Она шлепнула меня по рукам.

– Ты что, подался во врачи?

– Специализируюсь на кремах для кожи…

– Уймись. Я назначила Норе встречу на восемь. Мы можем пойти в «Вики»?

Я пожал плечами.

– Вряд ли. Это эксклюзив.

– Но ведь Макс должен тебе… – Она замолчала, увидев, что я снова таращусь на нее. – О. Ну ладно.

– Что скажешь?

Она тряхнула головой и улыбнулась.

– Мне следует радоваться, после предыдущих двух ночей.

– Именно. – Наклонившись, я поцеловал ее.

Наконец она отстранилась, посмотрела на меня снизу вверх своими огромными карими глазами – и скверного утра как не бывало.

– Ты опоздаешь, – сказала Мэгги.

Но ее тело прижималось ко мне, и она больше не била меня по рукам.

Лето в Нью‑Йорке – одно из моих самых нелюбимых времен года. Жар оседает между зданиями, удушая все на своем пути, а воздух просто… останавливается. И ты чувствуешь запахи. Пластика, плавящегося на раскаленном бетоне; горящего мусора; застарелой мочи, которая пузырится в сточных канавах; людей, живущих в тесном пространстве. Словно небоскребы – потеющие алкаши после пьянки, застывшие в изнеможении и сочащиеся свидетельствами всех своих пороков. Моя астма сходит с ума. Иногда мне приходится трижды воспользоваться ингалятором, чтобы только добраться до работы.

Пожалуй, единственный плюс лета – то, что это не весна и тебе на голову хотя бы не сыплется дождь из наполовину оттаявшего бетона.

Я срезал путь через парк, чтобы дать легким немного отдохнуть от испарений и зловония, но особого облегчения это не принесло. Хотя утренняя жара еще не достигла пика, деревья выглядели пыльными и усталыми, их листья поникли, а на траве, словно залысины на старой собаке, виднелись большие коричневые пятна, где зелень отступила перед летним напором.

Троги выползли на солнце, чтобы полежать на травке, поваляться в пыли и насладиться очередным бездельным летним днем. Их выманила погода. Я остановился, чтобы посмотреть, как они веселятся, – волосатые и возбужденные, не ведающие никаких забот.

Некоторое время назад кто‑то создал петицию, чтобы избавиться от них или хотя бы их стерилизовать, но мэр заявил, что у трогов тоже есть права. В конце концов, у них были родители, пускай никто в этом не признавался. Он даже заставил полицию прекратить жестокие избиения, после чего таблоиды просто сорвались с катушек – писали, что у мэра есть внебрачный ребенок‑трог, которого он прячет в Коннектикуте. Однако за несколько лет люди привыкли к трогам. А таблоиды вскоре приказали долго жить, так что мэру не пришлось тревожиться о том, что пишут про его внебрачных детей.

Сегодня троги стали частью ландшафта – целый парк людей‑обезьян, которые бродят по округе: на уродливых лицах ярко сверкают желтые глаза, из ртов свисают длинные розовые языки, а мех слишком жидок, чтобы выжить в дикой природе. Когда наступает зима, они либо замерзают до смерти, либо мигрируют на юг в теплые края. Однако каждым летом появляются новые.

Когда мы с Мэгги впервые попытались завести ребенка, мне приснился кошмар, что Мэгги родила трога. Она держала его и улыбалась, вся потная и опухшая после родов, и твердила: «Разве он не прелесть? Разве он не прелесть?» – а потом передала ублюдка мне. И самым ужасным было не то, что это трог; самым ужасным были попытки придумать, как объяснить всем на работе, что мы решили его оставить. Ведь я полюбил этого безобразного твареныша. Думаю, это и значит быть родителями.

Жуткий сон на месяц сделал меня импотентом. Потому‑то Мэгги и посадила меня на таблетки.