Альковные секреты шеф-поваров

В груди у Скиннера заработали барабанные палочки. По идее, это редкий успех – в первый же вечер залучить такую девчонку к себе, в грот любви, однако вместо хищной радости он чувствовал томительное волнение.

Почему мне неймется увидеть, где она живет, а свою берлогу показывать не хочется? Уж наверняка у меня поуютнее, чем в ее дыре!

Скиннер кивнул. На Форрест-роуд они поймали такси и поехали в сторону порта.

– Ты в Лите давно? – спросила Кэролайн.

– Всю жизнь, – ответил Скиннер, думая о Сан-Франциско, о Дороти. О том, что с радостью бы туда перебрался… Не то чтобы ему не нравился Лит. В некоторых смыслах он считал его лучшим местом на свете, однако жить хотел бы где-нибудь еще, а сюда возвращаться лишь иногда.

Любить – еще не значит хотеть постоянной близости, подумал он.

Переступив порог Скиннеровой квартиры, Кэролайн робко огляделась, дивясь чистоте и абсолютному порядку.

С ума сойти. К нему что, уборщица ходит?

Памятуя о неприятном свойстве шариков гашиша прожигать в мягкой мебели дыры, Скиннер пошел на кухню за пепельницей. Кэролайн следовала по пятам, озираясь, как в музее, отмечая дорогую мебель и утварь.

– Ты сколько здесь живешь?

– Четыре года.

– Классная обстановочка…

Кэролайн с восхищением бродила взглядом по его стройной фигуре, по поджарым ягодицам, обтянутым черными брюками. В висках у нее пульсировал горячий туман.

Bay!.. Ням-ням…

– Понимаешь, – рассказывал Скиннер, провожая ее в гостиную, – я несколько лет назад в аварию попал. Машина сбила. Перелом руки, ноги, сотрясение мозга, трещина в черепе… Получил хорошую страховку. И все потратил на квартиру.

Он снова со стыдом подумал о Десси Кингхорне и жалких пяти сотнях, которые тот не принял.

Надо было предложить ему тысячу. Или даже полторы. Десять процентов.

Кэролайн захотела узнать подробности аварии, и Скиннер принялся рассказывать, благоразумно умалчивая о том, что пострадал по собственной пьяной невнимательности, а она неторопливо забивала косяк и осматривала обстановку. Стены в комнате были выкрашены золотистой краской. Центром композиции служил Г-образный диван черной кожи, перед которым стоял стеклянный журнальный столик. Рядом с камином, увенчанным большим настенным зеркалом, поблескивал плоский экран плазменного телевизора, а по сторонам высились внушительные стеллажи, забитые книгами, дисками и видеокассетами. На каминной полке стояла миниатюрная статуя Свободы.

Кэролайн глубоко затянулась, передала косяк Скиннеру и пошла рассматривать стеллажи. Во время прогулки Скиннер успел поведать ей о пристрастии к рэпу и хип-хопу, так что обилие записей Эминема, Доктора Дре и Public Enemy не оказалось сюрпризом. На кофейном столике лежал открытый футляр от диска с надписью Old Boys. Названия некоторых песен показались ей любопытными: «Принудительная революция», «День поминовения», «Гроши из шапки нищего»…

– Кто они? – Кэролайн помахала футлярчиком в воздухе.

– Да ерунда, – ответил Скиннер. – Купил на днях, потому что они матери нравились. Местные панкеры. Она с ними тусовалась в молодости… Такая музыка не для меня.

Вернувшись к стеллажам, Кэролайн отметила, что практически все книги, не считая многочисленных томов Байрона, Шелли, Верлена, Рембо, Бодлера, Бёрнса и новенького, похоже еще не читанного, Макдайармида, были американскими: от Сэлинджера и Фолкнера до Чака Паланика и Брета Истона Эллиса.

– Что, шотландских писателей не любишь?

– Не мое. Если мне хочется пьянства и ругани, я иду в ближайший бар. Но читать про это… – Скиннер улыбнулся. В тусклом свете вытянутая нижняя челюсть придала ему сходство с гротескным паяцем.

Интересная у него улыбка. Непростая… Как будто что-то не так… Э, полно! Самое страшное, что может случиться, – это меня в крутой литской квартире оттрахает стройный парень…

– Ну что, идем спать? – просто спросила она.

Скиннер слегка оторопел от такой раскованности: для него Кэролайн была прежде всего дочерью Джойс и сестрой Брайана, со всеми вытекающими отсюда пуританскими перегибами.

– Ага, пойдем…

Они неловко взялись за руки и пошли в спальню, похожие не на любовников, а на узников концлагеря, бредущих в газовую камеру.

В спальне на стене висел огромный плакат с изображением звездно-полосатого флага, прямо под ним располагалась кровать с бронзовым каркасом (Кэролайн отметила вопиющее безвкусие оранжевого покрывала). В целом спальня выглядела на удивление убого по сравнению с остальными комнатами.

Скиннер методично раздевался, пытаясь совладать с растущим беспокойством и понять, что же с ним происходит. Эрекция вела себя точь-в-точь как отец: проявлялась через болезненное отсутствие. Кэролайн выглянула в окно.

– Неплохой пейзаж… – сказала она и тут же мысленно себя обругала: ничего себе замечаньице, в духе мамаши!

Ей, судя по всему, тоже было не по себе.

Какого черта? Отчего я вдруг застеснялась?

– Угу, если не считать голубиного дерьма, – с улыбкой согласился Скиннер, скидывая брюки и забираясь под простыню.

Трусы он, в силу туманных причин, снимать не стал – очевидно, потому, что Кэролайн до сих пор даже не начала раздеваться.