Алла Пугачева. Жизнь и удивительные приключения певицы

Спектакль «Пришла и говорю» делался сложно. Проблемы были не только в пресловутом худсовете — в конце концов, люди там сидели в основном смышленые и понимали, что новая сольная программа звезды принесет колоссальные доходы. Но сама Алла была все время чем-то недовольна — до крика, до слез, до истерик.

Недели за две до сдачи она носилась по площадке «Олимпийского», чуть ли не вырывая на себе волосы, и завывала:

— Господи! Ни черта не готово! Ни черта не получается! Да зачем мне все это нужно? Да пропади оно пропадом! Нашли дуру — все тут делать самой!

— Алла, ты же сама так решила, — спокойно вмешивался в ее страстный монолог Болдин.

— Да, я решила, потому что думала, что остальные пятьдесят человек будут вкалывать так же, как и я! И что? Где опять Моисеев?! Я спрашиваю, где Моисеев?! Опять опаздывает? Когда придет, скажите, чтобы сам взял вот ту веревку и удавился!

…В один из тех весенних дней Моисеев оказался у нее дома на Горького. Алла сорванным на репетициях сипловатым голосом жаловалась на жизнь, на то, что спектакль разваливается. Что декорации делают невыносимо долго, что.

И вдруг встала и сделала повелительный жест:

— Боряша! Одевайся.

— Зачем, Аллусик?

— Пойдем в «Олимпийский»!

— Да подожди, сейчас Женя за нами заедет.

— Нет-нет, одевайся. Мы сами дойдем!

— Да как ты пойдешь по улице, ты что?!

Алла продолжала уже из прихожей:

— А я вот замотаюсь этим шарфом, темные очки нацеплю. Та-ак. Вот эту шапку дурацкую надену.

— Ой, что это? — воскликнула Люся, вернувшаяся из магазина.

— Тихо, Люся, — прикрикнула на нее хозяйка. — Алла Пугачёва идет к народу.

— А-а, идет и говорит. — ехидно заметила Люся и отправилась с сумками на кухню.

Через пять минут они спустились вниз. Поклонники у подъезда даже не узнали Пугачёву. Посовещавшись, они решили, что это Моисеев приводил к Самой какую-то новую танцовщицу.

И так пешком от улицы Горького какими-то переулками они дошли до «Олимпийского». Всю дорогу они говорили, говорили. Алла вдруг стала совершенно спокойна.

«Я обалдел от этого похода, — рассказывал Моисеев. — Потому что никогда столько не ходил. А она спокойно его перенесла в каких-то смешных туфельках. И что-то после этого произошло. Алла вышла из кризиса, и, как сейчас помню, после этого дня у нее все пошло как по маслу: и декорации, и спектакль весь сложился; она уже точно знала, кто куда идет, где нужна та или иная мизансцена, где и какой свет».

Программа «Пришла и говорю» шла со 2 по 17 июня 1984 года в спорткомплексе «Олимпийский». Билеты были распроданы задолго до премьеры. На всех спектаклях огромная чаша стадиона заполнялась до краев.

В день последнего концерта Алле позвонил сын Клавдии Шульженко и сказал, что Клавдия Ивановна умерла.

Они не были да и не могли быть близкими подругами. Но Пугачёва очень много общалась с Шульженко в последние годы ее жизни. Конечно, советская пресса описывала их встречи чернилами с комсомольским елеем — передает, мол, ветеран свой опыт молодым. Но Клавдия Ивановна на самом деле оставалась для Пугачёвой чуть ли не единственным человеком, перед которым она совершенно по-девичьи робела, искренне называла «великой». Она учила Аллу кланяться публике в пояс. Семидесятилетняя старушка делала это легко, Пугачёва кряхтела, хохотала — не получалось.

Шульженко доживала свой век очень небогато. Певица, чей «синий платочек» имел полное право развеваться на древке рядом со знаменем Победы, не хотела что-либо просить у властей. Пугачёва была бы рада ей давать деньги просто так, но знала точно: не возьмет. И к тому же будет оскорблена. Алла тогда придумала трюк. Для этого, правда, приходилось эксплуатировать болезнь Шульженко — у нее прогрессировал склероз. Во время визита Пугачёва или Болдин незаметно подкладывали деньги — на кухонный, скажем, буфет. Шульженко находила их, сетовала на забывчивость.

А рачительной она не была никогда: после смерти на ее сберкнижке числилось всего несколько рублей.

Сын Шульженко рассказывал и о том, что из зарубежных гастролей Пугачёва часто привозила Клавдии Ивановне духи: она обожала парфюмерию, это была ее страсть.

Алла приезжала к Шульженко, когда та уже угасала, проведя два месяца в больнице. Она заговаривалась, путала имена и лица. Но Пугачёву принимала очень бодро, словно оживала. Известный журналист Глеб Скороходов написал об этом в своей книге: «Она печалилась: на пюпитре лежат песни, уже отобранные ею, но вот до сих пор не разученные:

— Надо же готовить новый репертуар: не могу же я выходить на сцену только с тем, что много раз обкатано. Вчера была у меня Алла, она готовит программу из двадцати новых монологов. У меня силы не те и годы тоже, но две-три песни, которые еще никто не слышал, я обязана приготовить…

И вот звучит монолог-реквием "Когда я уйду". Алла не скрывает слез, а, закончив петь, обращается — единственный раз на протяжении программы — непосредственно к слушателям:

— Этот концерт я посвящаю ушедшей сегодня от нас великой певице Клавдии Ивановне Шульженко, Человеку и Учителю с большой буквы.