Аллегро на Балканах

Русскую императрицу слушали в полной тишине. Канцлер Одинцов и его супруга при этом испытывали законную гордость, ибо нынешняя русская царица была их ученицей; остальные же внимали ей, боясь пропустить хоть слово. В какой-то мере эта тема являлась больной не только для Австро-Венгрии, имеющей вместо национальной идеи пустоту, но и для Британии, у которой на грани отпадения находилась Ирландия, а стержень реальной политики составляла алчность. «Бремя белых», провозглашенное Киплингом, было вторично, а громче всего звучал клич: «Хватай все, что плохо лежит». И даже кайзер Германии понимал, что, по сути, его Второй Рейх – отнюдь не империя, а лишь невероятно разжиревшее национальное европейское государство, и для того, чтобы, расширившись на Южную Америку, он смог удержать свою целостность, за душой необходимо иметь что-то посильнее, чем «Дойчлянд юбер аллес».

– Что-то подобное я ощущал своим нутром, но не мог выразить это в словах, – тихо сказал Франц Фердинанд. – Когда мою страну разрывают на части, мне так же больно, как если бы это меня самого с неодолимой силой тянут в разные стороны. И в то же время, фрау Хельга, я не могу не признать вашу правоту. Причин, по которым лоскутья нашего одеяла должны разлететься в разные стороны, множество, а вот для сохранения его целостности нет ни одной. Но только я подозреваю, что и у вас, русских, в этом деле не обошлось без корыстного интереса, и кое-какие отпавшие от нас земли вы совсем не прочь присоединить к своей державе.

– Только если они сами того захотят, – прищурилась русская императрица – Но это вряд ли. Уж слишком сильны в Галиции антирусские настроения.

– Сказать честно, любое государство, которое возьмет галичан на попечение, получит неснимаемую головную боль, – сказал канцлер Одинцов. – Это Словакию можно подцепить к Богемии и посмотреть, что из этого получится, ибо оба народа из одного корня, но вот присоединять к этой паре Галицию – несколько легкомысленно. Но если оставить эту территорию предоставленной самой себе, то у панов в Кракове и Лемберге от счастья закружится голова, и они не только заявят о своей независимости (что было бы полбеды), но и предъявят России территориальные претензии на Привисленские губернии и половину Украины. И неважно, что мы их за эти претензии сотрем в порошок – дело будет сделано и гвалт на Западе, особенно в Париже, поднят. Эти господа, борцы за польскую и украинскую самостийность, восприняли заключение Брестских соглашений как величайшую трагедию своей жизни – и теперь готовы на все, лишь бы спровоцировать в Европе войну всех со всеми, потому что только так можно выкроить для себя из территории ныне существующих империй парочку новых независимых государств. Польская государственность полностью обанкротилась более ста лет назад, украинской никогда не существовало, но территория Галиции вполне пригодна для того, чтобы провозгласить и то, и другое…

– Да, – немного подумав, сказал Франц Фердинанд, – галичане – они такие, и поэтому прекрасно вписались в политику моего дяди, ибо та целиком и полностью оказалась направлена против России. Боюсь, что если резко изменить государственный курс, то эти люди станут проблемой уже для моей власти…

– Павел Павлович, – сказала императрица Ольга, – не забывайте, что описанные вами негативные явления могли бы наступить, если бы распад Австро-Венгрии произошел внезапно, как в вашей истории. Но у нашего друга Франца Фердинанда впереди еще примерно четверть века власти. Если готовиться к цивилизованному разводу заранее – например, под предлогом непреодолимых династических проблем – то многое можно успеть изменить и ко многому подготовиться. По крайней мере, если посреди радикально замиренной Европы вдруг появится очаг нестабильности, то задавить его совместными усилиями будет не так уж и сложно. Но дело в том, что у нас есть проблема, которая не может ждать четверть века.

– Как я понимаю, вы имеете в виду сербский вопрос? – со вздохом сказал Франц Фердинанд. – Или речь идет о Трансильвании, которую вы хотите присоединить к так блестяще присвоенной вами Румынии? Вот было вполне состоявшееся независимое государство – и вдруг его уже нет, будто корова языком слизнула.

– Не думаю, что в Будапеште и Вене были достаточно высокого мнения о румынской государственности, – с иронией ответила русская императрица. – То, что им по случаю досталось, так же, по случаю, из тупого упрямства, они и потеряли. Одним словом, Трансильвания нас не интересует, как и Галиция, по крайней мере, пока. Если когда-нибудь потом, после вашей смерти, с ней будут какие-нибудь проблемы, то их мы будем решать в рабочем порядке – так же, как и с другими подобными территориями. Сейчас нас интересует сербский вопрос, который и в самом деле не может ждать.

– Насколько я понимаю, – проворчал Франц Фердинанд, – именно для того, чтобы иметь право разрешить сербский вопрос в самом радикальном ключе, вы сначала выдали за своего брата сербскую принцессу, а потом сделали его царем Болгарии…