Аллегро

— В какой карантин? — глядя вверх, удивился Трушкин, безуспешно при этом пытаясь водрузить на голову фуражку. Она всё время сваливалась. — Не понял! — Фуражка явно предназначалась для другого положения головы военнослужащего.

— Не важно, в какой, — никак не мог взять себя в руки Тимофеев, продолжал злиться. — В пневматический… В заразный, вот в какой. Ты слушай.

Трушкину почему-то последнее обстоятельство сильно понравилось, он обрадовано заявляет:

— Так я тоже с вами хочу полежать! Зараза к заразе…

— Не надо, — вновь вмешался рассудительный Кобзев. Голос его из окна, сверху, звучал сурово и трагически. — Мы выйти пока не можем, у нас всю форму забрали, документы, мобильники… Это серьёзно, Лёва. Мы не шутим. Ты должен вот что срочно сделать…

Лёва Трушкин изобразил на лице внимание и готовность.

— Нет проблем. Что?

После отбоя тишина в воинском полку — тишина, это условно, — часам к 23-м, к 24-м ноль-ноль всё же наступает. И не важно, лето за окном, осень, весна или зима. «Молодые», как и «положено», наряды в ротах к этому времени только-только успевают отработать (Уже намочили мокрыми тряпками всё где было возможно, и где дежурным сержантом было указано). Другие нарядчики только-только с кухни совсем сонные возвращаются (Перевели уже одну часть овощей в отходы, другую в приготовленные поварами соответствующие бачки). Салаги спят (Они единственные к этому времени видят уже второй сон, им это уже позволено). Старики на койках лёжа тихонько переговариваются, по-фронтовому в рукав, или под одеяло покуривают, либо собравшись кучками, обсуждают неизбежный дембель, и всё, что там за ним последует, за той заветной дембельской чертой. И санчасть, естественно спит. И дежурный по санчасти дремлет, и дежурные медики, не говоря уж про больных…

Окнах в казармах раскрыты, потому что лето, тепло, да и при закрытых запросто угореть от густых запахов можно. Поэтому, наверное, в спальных помещениях рот категорически запрещено чиркать спичками, не говоря уж про зажигалки. Опасно, потому что, особенно под утро, взорваться можно. За этим дежурный наряд строго бдит, если не спит, а он вроде… не… Да нет, нет, конечно, не спит он, и дежурный наряд по полку не спит — как можно! Всё же по уставу, никак иначе! Они вообще на «передовой», на передней линии. Можно сказать, на контрольно пропускном пункте находятся, как на Государственной границе. Не спит и оперативный дежурный офицер в штабе полка, другие дежурные в спецслужбах… Армия — если хотите знать — вообще не спит. Вообще и никогда, в смысле дежурные. Это аксиома, которую доказывать бессмысленно.

После «отбоя» на воинское подразделение всегда наваливается тёмная ночь и тревожная тишина. Тревожная потому, что неизвестно, удастся ли солдатам до утра спокойно доспать. Легко ведь могут и «тревогу» сыграть. Кто? Да хоть ротный, хоть командир полка. Зачем? Зачем-зачем… Ну армия же! Для тренировки духа и тела, наверное. Чтоб отчитаться. В том смысле, что все ли солдаты в казарме, или бензин для дежурных уазиков командиров отыскался, или погода ночью архипоганая. Поэтому и спят солдаты по-быстрому. Чтоб успеть отдохнуть, забыться. Вдруг да повезёт до подъёма поспать… И пусть хоть сто раз ведёрные дужки неумех-нарядчиков где-то неосторожно гремят-грохочут, быстрый уазик оперативного дежурного — уезжая-приезжая — с треском на всю округу выхлопной трубой протарахтит, чья-то дверь нагло громко хлопнет, да мало ли… Всё это без разницы… Это не тревожит. Это по барабану.

Солдат в казармах это не тревожит, а вот дежурных, как сейчас, кстати, вернее, совсем некстати.

С небольшими перерывами гулко вдруг начинают хлопать двери КПП. Двери деревянные, пружина железная. Бах-бах… Трах-тарабах… Дежурный наряд, вместе с офицером, тревожно выскакивают в коридор КПП… А там… нет, не командир полка или кто из штаба, а всего лишь музыканты-контрактники. Тьфу их… Один за другим в полк зачем-то прибывают. И это в ноль-ноль часов-то! После ноля, значит (?!) Удивлённому наряду дежурных по полку, они коротко, словно оправдываясь, с разными интонациями, и лицами соответственно, сообщают: «Ночная репетиция». Дежурный офицер майор Митрохин не в курсе, но он знает, у музыкантов свои «странности», ухмылисто кивает каждому — ага, давайте, мол, ребятки, давайте, растряситесь, вам полезно. Ухмылисто переглядывается со своим нарядом: «У лабухов не все дома. Нормально! Можно бы спать, а они, придурки, «бегают». Ну, дураки, понимаешь. Лабухи!». А и пусть себе… Все музыканты в полевой форме. Обходят длинное здание, спешно поднимаются по центральной лестнице на свой этаж, быстро скрываются за дверьми своей оркестровой канцелярии. Там уже и спящие на ходу срочники, в смысле спят сидя на стульях… Не проснулись. Их тоже подняли.