Альманах «Крылья». Взмах одиннадцатый

Иван завернул за угол, потянул на себя рассохшуюся старую дверь первого подъезда на тугой пружине и шагнул внутрь. На лестнице пахло, как раньше: чьим-то борщом, пирогами и кошками из подвала. Поднялся до почтовых ящиков. Поковырял мизинцем в отверстии, как делал это мальчиком, потом еще один пролет. И вот уже замер перед дверью их квартиры. Это уже была другая дверь, не прежняя деревянная, с кнопкой механического звонка посередине, а новая, металлическая, сверкающая латунью ручек и замочных скважин. Другая дверь. В другую жизнь. Не в его.

Иван достал из кармана чеснок, выломал дольку, очистил, сунул в рот и разжевал. Чеснок был ядрёный, молодой, этого года. Во рту пылало. Иван морщился, но продолжал пережёвывать острую кашицу. Когда стало совсем невмоготу, он отвинтил крышку бутылки и запил несколькими длинными глотками настойки. Огненная лава промчалась по пищеводу, попала в самое сердце, где в миг выжгла печаль.

– Вот так, – сказал он, закупорил бутылку, спустился по лестнице и вышел из подъезда.

Ещё немного погулял по двору, потрогал холодную сталь натянутой для белья проволоки, посидел с минуту на скамейке у соседнего подъезда и неторопливо побрел вниз по улице Короленко к школе. Здесь немногое изменилось, и это было приятно. Те же, выкрашенные потертой охрой дома с деревянными лестницами внутри, те же сады вокруг домов. Даже вспучившийся от мощных ростков пирамидальных тополей асфальт был тем же самым. За все эти годы его ни разу не переложили и не поправили даже на тротуаре.

– Лужица! Еще лужица, – так кричали они вдвоем с черноглазой Катей Шмелевой, младшей Ивана на два года. Кричали и шлепали ногами, обутыми в цветные резиновые сапожки по не успевшим высохнуть после вечернего дождя маленьким зеркальцам, смеющимся отражением фонарей.

– А ты, Ванечка, спроси Катю, почему у нее такие темные глаза.

– Почему?

– Потому что Катя не закрывает глазки, когда ей моют голову, потому у нее они такие карие.

Так же Иван говорил своей дочке, свято веря в эту формулу:

– Если не будешь закрывать глазки, они у тебя станут не голубые, а карие.

Дочка глаза не закрывала, но они остались у нее все того же небесного цвета. И это было странно для Ивана. Он же верил. И в то, что нельзя есть с ножа, потому что можно стать злым верил. И не ел с ножа. Даже на Полярном Урале ел вилкой. Борода смеялся, а начальник партии Серёгин обзывал его аристократом. Он не выпендривался. Он просто не хотел стать злым.

Школа форсила свежей краской и новыми оконными рамами. Через металлические ворота он вошёл на школьный двор, миновал спортивную площадку, где все такими же неизменными оставались четыре тополя, росших с тех времен, когда в школе учился отец. Потом Иван долго искал дырку в заборе, чтобы перелезть в лес. К сентябрю все дырки заделали, где-то просто заварив лазы, где-то заштопав стальной проволокой. Наконец, рискуя порвать брюки, он просто перемахнул через забор и спрыгнул на плотную подушку из опавшей листвы. Торопясь, пробежал знакомой с детства тропой до широкой, освещенной солнцем аллеи. Тут он остановился, закрыл глаза и долго стоял, вдыхая лесной воздух, полный прелого дуба и легкой досады где-то очень далеко плавящегося битума.

Наступая на опавшие листья, он добрел до конца аллеи и спустился в овраг. Журчал родник, в высоких кронах чинар переругивались невидимые снизу птицы – не то сойки, не то галки. В глубоком бассейне, сложенном из такого же известняка, что и забор краевой больницы, манила абсолютной плоскостью зеленая, тугая вода. Иван посмотрел по сторонам. Странно, но в субботу гуляющих не оказалось. Только тени вечно отступающих солдат таманской армии в полном молчании спускались по склонам, скользя каблуками прорванных ботинок, чтобы растаять в полосах, пробивающегося сквозь кроны дымного солнца.

Иван опустил рюкзак на землю, скинул с себя все и ласточкой прыгнул в воду. Несколько гребков и уже вылез, держась за гладкие перила из нержавейки. Вытерся майкой и спешно оделся. В ступнях покалывало приятное электричество. Сразу стало тепло и хорошо, как будто оказался он в начале координат этого мира и возможным стал любой из путей. Оставалось выбрать и вступить на небесную – паутинной толщины – линию, прочную как поставленный на ребро плоский, невсамделешный мир. Он выбрал и через сутки снова был в Крыму.

Наталья Филимошкина

Писатель, публицист. Один из призёров литературной премии партии «Справедливая Россия». Живёт в Днепропетровской области Украины.

Между небом и землей

«Мы любим разукрашивать детство великих людей, но едва ли это не искусственно в силу предвзятого мнения…будущее ребенка не предугадывается…»

Из рукописи «Фатум» Константина Циолковского.