Альманах немецкой литературы. Выпуск 1.

Потом мы немножко походили перед Немецким Бочонком и посмотрели через окошки на стулья внутри, а другим больше нравится ходить перед полицейским участком, чтобы там все посмотреть. (Уж коли мы не видели позорных поступков, посмотрим хотя бы на место позора, говорит отец.) Другие, потому что сегодня суббота, соединяют приятное с полезным, заходят в Немецкий Бочонок, заказывают пива у стойки и выходят, потому что погода хорошая, снова на улицу, сдувая с пива пену прямо на тротуар или в канаву. И с кружками в руках заглядывают снаружи в комнату для собраний, где постригли господина Вейльхенфельда, а потом смотрят на другую сторону улицы, на полицейский участок, куда он ходил жаловаться. Другие топчутся здесь просто так, без пива, и рассказывают, сколько его «прогулка» продолжалась и куда его водили, мимо каких домов. Некоторые даже из деревень окрестных приехали и хотят нам про все рассказать, но ведь мы уже и сами все знаем. Поэтому мы идем по булыжной мостовой на другую сторону рыночной площади, откуда нам хорошо видно и полицейский участок, и Немецкий Бочонок тоже, но где не нужно ни с кем разговаривать, потому что так маме лучше. И думаем, что сегодня тоже, может быть, что-нибудь случится, но пока в это субботнее утро вообще ничего не случается. Разве что мороженщик наш, Маузифалли, перекатил свою тележку к Немецкому Бочонку и теперь не стоит перед Железным Лоцманом, потому что у него перед Немецким Бочонком покупают сегодня гораздо больше, чем у Железного Лоцмана.

Можно мне мороженое, спрашиваю я у мамы.

Нельзя, отвечает мама.

А мне, спрашивает сестра.

Тебе тоже нельзя.

А отец, который уже сегодня рано утром был у господина Вейльхенфельда, наложил ему повязку на голову и сейчас, опираясь на палку, стоит с нами на рыночной площади, спрашивает себя: Куда господин Вейльхенфельд может уехать? Он, бедняга, один как перст, никто его приютить не захочет.

К тем, которые на фотографии в его кабинете, он, во всяком случае, не сможет поехать, потому что они все умерли, говорю я. Они когда-то музицировали все вместе, но теперь они все скончались. А нам правда мороженое совсем-совсем нельзя, спрашиваю я маму.

Нет, говорит мне мама.

Кроме того, говорит отец маме, он ведь и уезжать не хочет. Это звучит странно, но он очень привязался к этим местам. Привык к ним.

А господин Магириус, который из Руссдорфа поездом приехал в город и в одних подтяжках, а пиджак перекинут через руку, пришел с вокзала тоже сюда, на рыночную площадь, и, опустив голову, подошел к нам, вдруг поднимает правую руку и, указывая на все по очереди дома, что стоят на ней, говорит, что городу нашему никогда не стать прежним после того, что произошло.

Т-с-с, говорит отец, не так громко.

Никогда не стать прежним, повторяет он. Он тоже заходил к господину Вейльхенфельду после отца, как только узнал обо всем — он утром стоял у окна, и ему крикнули с улицы, — и принес ему из своего цветника букет в постель. Гладиолусы, как будто господин Вейльхенфельд уже умер. А он и правда так выглядел, словно мертвый, и не говорил ничего. Первое, что сделал господин Магириус, поискал в кухне вазу для цветов, но ничего не нашел. Тогда он положил цветы на кровать, где лежал господин Вейльхенфельд, в ноги, и смотрел на него, а он, наверное, точно так же и лежит, как его еще отец оставил, закутанный в одеяло, руки сверху и голова завязана.

Ах, Бернхард, говорит господин Магириус и наклоняется над ним.

И конечно, думает, что господин Вейльхенфельд теперь тоже чего-нибудь скажет и они, может быть, побеседуют, но господин Вейльхенфельд ничего не говорит. Ах, Бернхард, еще раз говорит господин Магириус и немножко отдергивает штору, чтобы господину Вейльхенфельду было хоть лучше видно, если уж он ничего не говорит. А потом переходит на другую сторону кровати, чтобы посмотреть на него оттуда и поговорить с ним. Ах, Бернхард, говорит господин Магириус и ждет какое-то время, но тут господин Вейльхенфельд просто отворачивает свою завязанную голову, чтобы его не видеть. И тогда господин Магириус, потому что господин Вейльхенфельд ничего не говорит и вообще никак не откликается, выходит мимо кровати из комнаты и даже цветы забыл, которые теперь на такой жаре наверняка уже завяли, и годятся только на то, чтобы их выбросить.

А почему нам нельзя мороженое, спрашиваю я у отца.

Этого я тебе не могу сказать, отвечает отец, но точно тебе скажу, что вам достанется, если вы сейчас же не утихомиритесь.

А когда господин Магириус спрашивает отца, серьезно ли господин Вейльхенфельд поранен, отец задумывается на минутку и отвечает: Он не разговаривает, дорогой мой господин Магириус, и это самое худшее.

Как это, спрашивает мама, разве он вообще ничего не говорит?

Вообще ничего, говорит отец.