Альманах всемирного остроумия №1

Императрица Екатерина II страстно любила своих обоих внуков, великих князей Александра и Константина Павловичей, но в особенности она, как говорится, души не чаяла во внуке своем Александре, который как обворожительной красотой, так ангелоподобным нравом брал верх над братом. Раз, недовольная какими-то мелкими, ребяческими проступками своего любимца, государыня наказала его, оставив под арестом в ее собственном кабинете, а сама отправилась в сенат. Но во время заседания императрица была необыкновенно рассеяна в маловнимательна, что невольно все заметили и, наконец, не выдержав, она сказала сенаторам: «Извините, господа сенаторы; но все мысли мои обращены к наказанному мною и, конечно, тоскующему внуку. Я поеду домой, прощу моего маленького арестанта и тогда с мыслями, ничем не отягченными, займусь с вами делами».

* * *

В бытность еще свою в московском университете, откуда вышел недоучившимся студентом, Потемкин свел дружбу с студентом Васильем Петровым, который впоследствии сделался стихотворцем и писал и печатал бесчисленное множество стихов. Не это, впрочем, было достоинством Петрова, достоинства его заключались в благороднейшем его характере и превосходных правилах. Он продолжал приязненные отношения с Потемкиным и тогда, когда он стал человеком довольно значительным, что видно из тех довольно многих стихов, какие он ему писал и в которых, конечно, хвалил знаменитого своего друга. Князь Потемкин в каждый приезд свой в Москву всенепременно посещал Петрова и вел с ним приятственную беседу. В один из таких приездов, Петров повел князя в юную еще тогда типографию Селивановского, где печатались стихотворные сочинения «страшного пиита», человека, впрочем, по тогдашнему, весьма и весьма образованного. Войдя в типографию со знаменитым уже тогда другом своим, Петров сказал: «Я примусь за работу, а вы, любезный князь, убедитесь, что я-таки кое-как понаторел в деле бессмертного Гуттенберга, изобретателя типографского искусства». И с этими словами, подойдя к типографскому станку и облачась в крашенинный[36] черный фартук с нагрудником, какой употребляют наборщики, – тут же довольно проворно и ловко набрал и оттиснул следующие стихи:

«Ты воин, ты герой;
«Ты любишь муз творенья,
«А вот здесь и соперник твой —
«Герой печатного изделья!»

Последним стихом он рекомендовал хозяина типографии Селивановского, который был в совершенном восхищении от того, что типографию его посетило такое высокопоставленное и знаменитое лицо. Петров, подавая свое четверостишие Потемкину, сказал; «Вот и образчик моего типографского мастерства и привет за ласковый ваш, князь, сюда приход». Князь Григорий Александрович отвечал: «Стыдно же будет и мне, если останусь у друга в долгу. Изволь: и я попытаюсь. Но, чтоб не ударить в грязь лицом, пусть ваш хозяин мне укажет: как за что приняться и как что делать? Дело мастера боится. А без ученья и аза в глаза не увидишь». Это был праздник для хозяина типографии. Не нужно и говорить, с каким жарким рвением принялся он все высказывать и указывать своему сиятельному ученику. У Потемкина и тут закипело уменье. Хотя помедленнее друга своего улаживал он всё, однако же сладил. Окончив набор, князь сказал Петрову: «Я, брат, набрал буквы, как сумел. А уж ты оттисни сам, ты, как я видел, дока в этом деле». Петров оттиснул набранное и прочитал:

«Герой ли я? Не утверждаю;
«Хвалиться не люблю собой,
«Но что я друг всегдашний твой,
«Вот это очень твердо знаю».

* * *

Императрица Екатерина II нередко сражалась с нашею славянскою хвастливостью и пустым тщеславием. Так в журнале раз она напечатала: «Сказывают, будто руссы Филиппу Македонскому еще за 310 л. до P. X. в войне помогали, также и сыну его Александру и за храбрость от него грамоту золотыми словами написанную достали, которая будто в архиве султана турецкого лежит. Но как архивными бумагами бани султанские топят, то вероятно, что cия грамота к тому же употреблена, буде там лежала».

* * *