Альманах всемирного остроумия №1

Один очень худощавый портной просил живописца написать его портрет. – «Да какой же вы хотите иметь портрет, писанный водяными красками или красками на масле?» – «Да уж лучше на масле; я буду казаться пожирнее, чем в натуре» – отвечал портной.

* * *

Какой-то любитель заказал художнику картину рода genre. Он должен был изобразить валяющуюся лошадь. Художник, не слишком искусный, вышел из затруднительного положения следующей уверткой: он изобразил бегущую лошадь. Любитель, не получив того, чего желал, рассердился. – «Вы неправы, – сказал художник, – я сделал лучше, чем вы хотели», – и перевернул картину, вследствие чего лошадь очутилась кверху ногами и как бы действительно валявшеюся. – «Вы видите, – сказал тогда художник, – что надо уметь только взяться за вещь как следует».

* * *

Остроумие и юмор из жизни русских художников

Раз как-то Дурнов (художник), приятель Брюлова, хотел пошутить над Брюловым и, указывая на посредственную живопись, сказал: «А ведь тут много брюловского стиля». – «Нет, – ответил Брюлов, – тут, Ваня, много Дурнова!»

Очень удачный каламбур и остроумное отпарирование приятельской шутки приятельской же каламбурной эпиграммой.

* * *

Зовут художника Егорова, бывало, обедать в какой-нибудь аристократический дом. Он приехал, но все-таки отобедает прежде вплотную дома. – «Да что ж вы не кушаете, Алексей Егорович?» – спрашивает озабоченный хозяин. – «Я обедаю в три часа, а теперь пять, так уж до завтра»… – и просидит за обедом, ни до чего не дотрагиваясь.

Наш русский живописец Егоров отличался неподдельной оригинальностью. Например, когда кто-нибудь даже и за крупную плату, заказывает ему портрет свой, он говорил, ежели физиономия заказчика ему была ему не по нутру: «Убирайтесь от меня, какой я вам портретист, пишу портреты, да не с вас»… и дверь захлопывалась за посетителем. Или иногда на вопрос скучного какого-нибудь гостя «Дома ли Алексей Егорович?» он сам высовывал голову в отвечал: «Егорова дома нет».

* * *

На одном художественном вечере в доме нашего славного художника-скульптора графа Ф. П. Толстого, в то время, когда в зале раздавалась музыка в веселый говор, Брюлов сидел в дальней угловой комнате за письменным столом. Перед ним лежал лист писчей бумаги, на которой был начертан эскиз пером. Его застали в ту минуту, когда он делал на бумаге чернильные кляксы и, растирая их пальцем, тушевал таким образом рисунок, в котором никто из присутствующих ничего не мог разобрать. Брюлов всем говорил, что это эскиз «Осады Пскова». Затем он начал мастерски распутывать содержание эскиза из чернильного хаоса, и распутывание это из уст его до того казалось всем ясным, что все вперед, по чернильным пятнам, могли понять и уразуметь всю драму будущей знаменитой картины бессмертного художника. Mногиe просили Брюлова подарить им этот эскиз, сделавшийся вдруг для всех понятным; но художник в ту же минуту разорвал чернильный рисунок, говоря: «Из этого вы ничего не поймете!» Таким образом, некоторые любители видели зародыш картины, оставшейся, к сожалению, неоконченной.

* * *

Знаменитый русский скульптор Витали, во время своего пребывания в Берлине, зашел однажды в парикмахерскую и, по окончании туалета, спросил хозяина, сколько ему следует за труды. «Помилуйте, господин Витали, что за счеты между артистами»! – сказал гордо прусак, знавший скульптора в лицо. Художник не мог не улыбнуться такому неожиданному собратству, но не желая оскорбить честного ремесленника, поблагодарил его за лестный отзыв. Спустя некоторое время он прислал парикмахеру свой бюст, превосходно изваянный.

* * *

Художник исполнил по заказу иностранного принца коллекцию картин, изображавших различные национальности в их костюмах. После всех народов был изображен француз в костюме прародителя, но со свертками всевозможных материй в руках и под мышками. – «Что это значит?» – спросил принц, посетившей мастерскую художника. – «То, – отвечал художник, что пока я писал француза, он столько раз переменял свой костюм, что я никак не мог захватить его два раза в одном и том же костюме; а потому я ему и дал эти материи – пусть оденется, как ему придет в голову».

* * *

Врачи и пациенты

Ро Лe-Байлли, первый врач Генриха IV, более известный под именем Ла-Ривьера, видя приближающуюся смерть, созвал всех своих служителей и сказал одному: «Вот тебе двести экю, я тебе их дарю; убирайся навсегда вон из моего дома»? – Потом другому: – «Возьми мое серебро и чтоб я тебя здесь больше не видал». – Таким же образом он роздал свою мебель, но с условием, чтоб каждый тотчас же оставлял его дом. Когда он остался один, лежа на уцелевшей кровати, приехали доктора навестить его; он попросил их позвать его служителей. Они ему отвечали, что входную дверь нашли отпертой и во всем доме не нашли ни одного слуги. Тогда Ла-Ривьер сказал им: – «Прощайте, господа, так как багаж мой отправлен, то и мне пора отправляться». – Он умер нисколько часов спустя.

* * *