Альманах всемирного остроумия №1

«Quanto dell’altre varia
D’Halevy la tempesta!
Quelle fan’piover grandino
Oro fa piover questa!»

* * *

В те времена, когда у Лаблаша не было еще тех трех миллионов франков, которыми он владел впocлeдcтвии, он скитался вечером по Парижу, отыскивая себе квартиру, потому что хозяин дома, в котором он жил, поссорился о ним за неплатеж. Входит он на лестницу одного дома в итальянском бульваре, вглядываясь в подписи квартир, где отдавались внаймы огромные номера для холостых, и слышит звуки музыки. Он обратился к привратнику, который его сопровождал: «Что это такое?» – спросил он у него. – «Это во втором этаже парижские артисты дают концерт в пользу бедных», – «Ну, и концерт должен быть беден: ни одной кареты не видно у подъезда». – «Неудивительно: вечер, как вы видите, превосходный; публика гуляет по бульвару, и ее не заманишь слушать музыку никакими именами». – «Но я слышу итальянские apии»… Что ж делать! Я сам прибивал афишки к столбам бульварных фонарей и очень хорошо помню, что в афишах сказано: «Будут петь арии, которые на днях пел Лаблаш!» и посмотрите, ничто не помогло – во всей концертной зале не болee двадцати человек слушателей, да и те, большею частью, родные артистов! Нет, добрый господин, нашей публики ничем не приманишь. «А постой, дай-ка я попробую!» – сказал Лаблаш своему провожатому, – давай мне билет!»

Через десять минут бульвар опустел, и публика ломилась в двери концертной залы. Билеты за тройную и четверную плату были все распроданы. Привратник начал впускать публику без билетов за упятеренную цену. Лаблаш, стоя на бедной дощатой эстраде, с нотами в руках, среди двух рядов сальных свечей, пел, и публика, за четверть часа перед тем беспечно гулявшая по бульварам и невнимательная, осыпала теперь артиста рукоплесканиями.

* * *

Музыка к «Суду Мидаса», сочиненная Гретри, была освистана при дворе и одобрена в Париже. По этому поводу Вольтер послал этому знаменитому композитору следующее четверостишие:

«La cour d'enigre tes chants
Dont Paris disait merveilles,
Gretry, les oreilles des grands
Sont Bouvent des grandes oreilles».

* * *

Известно, что Клеопатра, чтоб избегнуть стыда следовать в Рим в триумфе, заставила аспида ужалить себя в грудь. В трагедии Мармонтеля[113] «Клеопатра» был представлен этот момент, и аспид, которого употребляла в дело актриса, исполнявшая роль Клеопатры, был превосходный автомат работы Вокансона, сделанный до того хороню, что когда он выпускал жало, то слышался легкий свисть. По окончании спектакля у кого-то спросили его мнение о пьесе. Он отвечал так же тонко, как и ядовито: «Я разделяю мнение аспида».

* * *

На Берлинском театре давали оперу «Олимпия». В торжественном марше второго действия выходит на сцену слон, в ногах которого запрятаны были четыре статиста. Левая задняя нога слова маршировала не в такт, забегала вперед и даже делала престранные скачки и кабриоли[114]. – «Да что ты там разбушевался, – сказала правая задняя нога, – иди в такт, а не галопируй». – «Эх, братец, я отсюда через дырочки в ляжках слона вижу мою подругу в райке: ей ведь интересно видеть, как я могу разнообразно играть мою роль». – «Роль левой задней ноги слона, – сказала опять правая нога, – а все-таки иди смирнее и не пляши для твоей любезной. А то ей-ей пожалуюсь режиссеру, и ты не получишь условленной платы, на которую мог бы знатно угостить твою подругу пивом и кровяной колбасой».

* * *

На сцене театра Бомарше давали однажды водевиль, в котором должен был являться осел, разумеется, искусственный, но приводимый в движение двумя человеками, заключенными в его туловище. Один заставлял действовать передние ноги, а другой задние и так как в начале пьесы осел должен долгое время стоять смирно, фигурантам наскучила такая стоянка и ради развлечения они шепотом начали беседовать. В это время всю Европу занимал итальянский вопрос, и наши двигатели ослиных ног принялись рассуждать о необходимости войны; но мнения их были совершенно противоположны, завязался спор, противники горячились и, забыв в каком месте находятся, они вступили в рукопашный бой, отчего все четыре ноги осла пришли в такое неестественное движение, что вдруг шкура лопнула, и глазам удивленных зрителей представились два раскрасневшиеся как вареные раки бойца. Их с трудом могли разнять, но директор также подал на них жалобу за разорванную шкуру осла; но к сожалению, неизвестно чем кончилось это дело.

* * *