Алмаз - камень хрупкий

Все может случиться с больным человеком, харкающим кровью.

А хочется, до безумия хочется еще хоть раз в жизни взглянуть на голубой зеркальный залив, на золотой купол родной мечети, узнать хоть что-нибудь о предавшей его Мерием.

Ах, если бы его только действительно обменяли! Он бы подлечился немного, поехал в качестве обыкновенного "купца" в Россию, отыскал Мерием — хоть на дне моря — и задушил бы эту игравшую в любовь женщину.

Взбудораженный мозг вдруг обожгла шальная мысль: а что, если Гафарова хотят обменять на попавшую в тенета его разведки Мерием? Нет, такого совпадения не могло быть!..

Огромным усилием воли Рамазан заставил себя успокоиться, погасил нелепую мысль и уснул…

В день отъезда из Соловков Гафаров спрятал александрит в ломоть обгрызенного ржаного хлеба и положил его в котомку вместе с этапным пайком, полученным на дорогу.

Идя в порт в сопровождении вооруженных солдат, Рамазан невольно улыбнулся: эти тюремщики и не подозревают, что охраняют они не только его, но и драгоценный александрит, перед которым блекнут самые яркие самоцветы мира.

Нет, он не считает себя вором. Пусть вывозимый им из России уникальный камень будет хотя бы частичным вознаграждением за восемь тяжелых унизительных лет, проведенных в неволе, за потерянное здоровье, за ту омерзительную жизнь, которую ему уготовила несправедливая судьба.

Когда плыли в пароходном трюме в Архангельск, а затем с тем же конвоем ехали в пустом товарном вагоне, пахнущем сеном, Гафаров думал: почему именно теперь обе державы решили предоставить Рамазану свободу и вернуть ему родину? Может быть, это александрит, как талисман, принес ему счастье?! Нет, вероятнее всего в его стране произошли какие-то коренные изменения, а правительство России удостоверилось в том, что некогда грозный полковник, бывший начальник оперативного отдела одной из восточных разведок, превратился в безвредного, умирающего льва, которого теперь можно спокойно погладить голой рукой,

Вспомнил еще Гафаров, что когда он был совсем молодым офицером и интересовался архивом разведки, то обнаружил однажды в нем копию письма начальника Петербургского главного штаба Дибича, адресованного архангельскому губернатору Миницкому по поводу Соловецкого монастыря. Эта тихая обитель с расположенной внутри ее тюрьмой, по-видимому, заинтересовала палача декабристов Николая I, и Дибич запрашивал губернатора: "Сколько возможно будет в оной обители поместить арестантов офицерского звания?" Самодержец считал, что не только декабристы, но всякий инакомыслящий человек должен быть изъят из обращения, как фальшивая монета.

На другой день по прибытии в Санкт-Петербург Гафарову было предоставлено личное свидание с торговым атташе аккредитованного в России посольства.

Поздоровавшись с Рамазаном и назвав себя Мустафой Усмановым, атташе рассказал полковнику о переменах, происшедших в организации, в которой некогда работал Гафаров.

— Три месяца тому назад умер начальник разведки Музафар-бей, властный старик, неоднократно возражавший против вашего обмена, — заявил атташе.

— Конечно, я понимаю, — сказал Рамазан, — старик не мог простить мне мой неосторожный шаг.

— На место Музафар-бея назначили вашего старого друга — Сали Сулеймана. Он-то и потребовал вашего обмена.

— Так, значит, Сулейман начальник отдела! — обрадовано воскликнул полковник и закашлялся.

— Не надо так волноваться, — тихо произнес Мустафа Усманов. — У вас все плохое теперь позади, а впереди много светлого и радостного. Завтра утром мы с вами поедем в один из черноморских портов, а там на пароходе поплывем в нашу столицу. Вы ее теперь не узнаете.

"Неужели это не сон? — думал Гафаров. — Неужели я снова буду свободным человеком и смогу ходить куда захочу?! Буду, как прежде, бывать на банкетах, в театрах, ужинать в отеле "Золотой олень", спать на подогретых простынях и встречаться с женщинами?!"

От этих мыслей кровь ударила ему в голову. Рамазан улыбнулся и, чтобы не прерывать милой беседы, как бы между прочим спросил:

— А не скажете ли вы, уважаемый Мустафа, — если, конечно, это не секрет, — на кого меня обменивают?

— Извините, но обменивают не вас, а Османа Шерафеттина на Павла Каратомерова.

— В таком случае не понимаю, при чем тут я?

— Вы? Видите ли… Этот Павел Каратомеров — очень крупная фигура, и за него дают Османа Шерафеттина, ну и вас… если можно так выразиться… вместо довеска.

— Что?! — воскликнул Гафаров и, вскочив на ноги, заметался по комнате. Ему показалось, будто его ударили хлыстом по лицу.

— Нет! — вдруг закричал он. — Я никуда не поеду! Вы не посмеете обменять меня насильно!

— Что с вами? — спросил атташе и тоже поднялся.

— Ничего. Ровным счетом ничего, — сдерживая себя, ответил полковник. — Я прошу вас передать моим коллегам, что Гафаров — выжатый лимон, изношенная перчатка, труп. Его незачем и не для чего обменивать. Он не может уже дать родине ни грамма пользы… — И, припав к подоконнику, Рамазан закрыл лицо руками.

— Успокойтесь, успокойтесь же, — сказал атташе. — Нельзя в такой радостный момент впадать в истерику.