Алмаз раджи (сборник)

Завещание было написано мистером Джекилом собственноручно – и прежде всего потому, что Аттерсон, хоть и принял его на хранение, но наотрез отказал в своей помощи при его составлении. Там говорилось следующее: в случае смерти Генри Джекила, доктора медицины, доктора права, члена Королевского общества и тому подобное, все его имущество должно перейти в руки его «друга и благодетеля мистера Хайда». Кроме того, там упоминалось, что в случае «исчезновения доктора Джекила или его необъяснимого отсутствия в течение трех календарных месяцев» упомянутый Эдвард Хайд должен вступить во владение имуществом Генри Джекила без малейшего промедления и каких-либо дополнительных условий и ограничений, если не считать выплаты небольших сумм слугам.

Этот документ уже давно был источником мучений для мистера Аттерсона. Он оскорблял его как нотариуса и как приверженца издавна сложившихся разумных традиций, для которого любое необъяснимое отклонение от общепринятого было невыносимым. Прежде его негодование было связано еще и с тем, что он совершенно не знал мистера Хайда, теперь же он вознегодовал, узнав его. Скверно было, когда это имя оставалось для нотариуса пустым звуком, но стало еще хуже с тех пор, как неведомый Хайд приобрел отвратительные черты, а в тумане неизвестности обрисовалось некое предчувствие, которое говорило, что Хайд этот – существо адски злобное, враждебное всему человеческому.

– Я считал это завещание безумным, – сказал он себе, пряча ненавистный документ, – а теперь начинаю опасаться, что за этим кроется какая-то постыдная тайна…

Аттерсон задул свечу, накинул плащ и отправился на Кэвендиш-сквер, где жил и принимал многочисленных пациентов его друг, знаменитый доктор Лэньон.

«Если кто-нибудь и способен пролить свет на суть этого дела, то именно Лэньон», – подумал нотариус.

Важный дворецкий доктора хорошо знал Аттерсона и не заставил его ждать, а тотчас провел в столовую, где доктор Лэньон сидел в одиночестве за бутылкой вина. Это был крепкий, живой, краснолицый господин с гривой преждевременно поседевших волос, шумный и самоуверенный. При виде мистера Аттерсона он вскочил и протянул ему сразу обе руки. В этом преувеличенно радостном движении была доля театральности, однако доктором руководило искреннее чувство, так как Лэньон и Аттерсон были старыми друзьями еще со школьных и студенческих времен. Они питали глубокое взаимное уважение и ценили общество друг друга.

Потолковав о погоде, нотариус перешел к теме, которая так занимала и тревожила его.

– Пожалуй, Лэньон, – неожиданно заметил он, – вы да я – самые старые друзья Генри Джекила.

– Я был бы не против, если б эти друзья оказались помоложе, – со смехом заметил Лэньон, – но вы правы. А почему вы об этом упомянули? Я теперь редко вижусь с ним.

– Неужели? – удивился Аттерсон. – А я-то думал, что у вас с ним общие научные интересы.

– Так было когда-то, – последовал ответ. – Но уже более десяти лет Генри Джекил ведет себя довольно странно. Он сбился с пути, я имею в виду, с пути разума. Впрочем, я продолжаю интересоваться Джекилом по старой дружбе, но крайне редко вижусь с ним, чертовски редко. Тот ненаучный вздор, которым он занимается, – сердито добавил доктор, багровея, – право, заставил бы Дамона отвернуться от Финтия![89]

Эта вспышка вызвала облегчение у Аттерсона. «Они просто поссорились из-за каких-то медицинских вопросов», – подумал он и, будучи человеком, лишенным научных страстей (за исключением страсти к точности в формулировках документов), даже прибавил про себя: «Ну, это уж сущие пустяки!».

Дав своему другу несколько секунд, чтобы тот успокоился, Аттерсон задал вопрос, ради которого и явился к доктору:

– А вы знакомы с его протеже… неким мистером Хайдом?

– Хайдом? – переспросил Лэньон. – Нет. Никогда не слыхал о таком.

Вот и все, что удалось выяснить нотариусу, и он мог сколько угодно размышлять об этом, ворочаясь на своей огромной кровати темного дерева, пока за окнами не забрезжил рассвет. Ночь не принесла ему отдохновения и не решила множества важных проблем.

На колокольне церкви, находившейся неподалеку от дома Аттерсона, пробило шесть утра, а нотариус все еще ломал голову над этой загадкой. До сего дня загадка беспокоила только его ум, но теперь заработало и его воображение. Он беспокойно ворочался в сумраке, наполнявшем комнату с плотно зашторенными окнами; в ушах у него вновь и вновь звучал рассказ мистера Энфилда. Он воочию видел ночной город и фигуру человека, торопливо шагающего по улице; он видел, как по другой улице бежит ребенок, возвращающийся от доктора. Вот они столкнулись, и чудовище в образе человека сбило с ног ребенка и прошествовало дальше, топча дитя и не обращая никакого внимания на его стоны. Затем перед ним предстала спальня в богатом доме; в постели лежал его друг, доктор Джекил, улыбаясь во сне. Внезапно дверь комнаты отворилась, распахнулся полог кровати, спящий проснулся… Перед ним стоял человек, имевший власть даже в этот поздний час заставить его встать и исполнить все, что ему заблагорассудилось…