Алмаз раджи

Мы произвели сенсацию в антверпенских доках. Начальник погрузки и толпа докеров подхватили наши байдарки и бросились с ними к спуску. Детвора с радостными криками помчалась за ними. Послышался всплеск, «Папироска» опустилась на воду, подняв легкую волну. Через минуту за ней последовала «Аретуза». Показался пароход, шедший вниз; люди, стоявшие на палубе, предостерегали нас сиплыми голосами; начальник погрузки и его рабочие кричали нам с набережной. Но через несколько мгновений байдарки были уже на середине Шельды, и грузчики, смотрители доков и прочие тщеславные прибрежные начальники остались далеко позади.

Солнце ярко сияло; течение несло нас со скоростью примерно четыре мили в час; ветер дул ровно, налетали случайные шквалы. Я никогда еще не ходил на байдарке под парусами и предпринял свой первый опыт на этой большой реке не без некоторого трепета. Что случится, когда ветер впервые наполнит мой маленький парус? Мне кажется, это была такая же экскурсия в область неведомого, как издание первой книги или женитьба. Но все мои тревоги длились недолго, и вы не удивитесь, узнав, что через пять минут я уже поставил и закрепил парус.

Сознаюсь, это обстоятельство поразило меня самого; конечно, в компании с моими друзьями я всегда ставил паруса на яхте, но я никак не ожидал, что мне удастся это сделать в маленькой и хрупкой байдарке, да еще при шквалистом ветре. Мой поступок показал, что мы слишком трясемся над своей жизнью. Бесспорно, курить много удобнее, когда парус закреплен, но ни разу прежде мне не приходилось выбирать между уютной трубкой и несомненным риском – и я торжественно выбрал трубку. То, что мы не можем ручаться за себя, пока не подвергнемся испытанию, – истина избитая. Но далеко не так банальна и гораздо более приятна мысль, что обычно мы оказываемся намного храбрее и лучше, чем сами могли от себя ожидать. Полагаю, каждый испытал это, но боязнь будущего разочарования не позволяет ему заявить об этом во всеуслышание. От скольких тревог я был бы избавлен, если б в дни моей юности кто-нибудь объяснил мне, что жизни бояться нечего, что опасности страшней всего на расстоянии, что лучшие качества человеческой души не поддаются окончательному распаду и почти никогда – а вернее, просто никогда, – не изменяют нам в час нужды. К сожалению, в литературе все мы играем на сентиментальной флейте, и никто из нас не хочет ударить в мужественный барабан.

Река оказалась очень славной. Мимо проплывали баржи, груженные душистым сеном. Вдоль берегов тянулись заросли тростника и росли ивы, коровы и старые почтенные лошади перевешивали свои кроткие головы через парапет. Порой среди зелени попадались симпатичные деревеньки с шумными верфями. Там и сям на зеленых лужайках виднелись виллы. Ветер лихо гнал нас по Шельде, а потом и по Рюпелу. Мы шли довольно быстро, когда показались кирпичные заводы Бома, стоявшие на правом берегу реки. Левый берег был по-прежнему зелен и дышал сельской тишиной; тенистые аллеи украшали откосы; кое-где к воде спускались сходни, ведущие к паромам, на которых сидели то женщина, подперев щеку рукой, то старец с посохом и в серебряных очках. Однако Бом и его кирпичные заводы становились все безобразнее, дымили все гуще и гуще. Наконец большая церковь с колокольней и часами и деревянный мост через реку указали нам, что мы в самом центре города.

Бом некрасив и примечателен только тем, что его жители думают, будто они могут говорить по-английски, но фактами это не подтверждается. Именно это обстоятельство придавало нашим разговорам с горожанами Бома некоторую туманность. Что же касается «Отеля Навигации», то я считаю его худшим заведением в городе. В нем имеется темная гостиная с буфетной стойкой. Другая гостиная, еще более холодная и темная, украшена пустой птичьей клеткой. Там мы отобедали в обществе троих молчаливых юношей, подручных с завода, и безмолвного коммивояжера. Все кушанья, как повсюду в Бельгии, отличались неопределенным вкусом; я никогда не мог разобрать, что ем. Бельгийцы целый день возятся с мясом, стараясь сделать из него истинно французское или истинно германское блюдо, и в конце концов получается нечто, не похожее ни на то, ни на другое.

Вычищенная птичья клетка без малейшего следа пернатого обитателя напоминала кладбище. Молодые люди, по-видимому, не желали ни с кем общаться; они потихоньку беседовали между собой или молча разглядывали нас через свои блестящие очки, ибо все трое были хоть и красивые парни, но очкастые.