Алмаз раджи

Трубы дымят, обеды готовятся, а баржа идет, и перед созерцательным взором зрителя медленно развертываются прибрежные сцены. Баржа плывет мимо густых лесов, через большие города с их общественными зданиями и горящими в ночи фонарями. И хозяин баржи, путешествующий «у себя в постели», как бы перелистывает страницы иллюстрированной книги, не имеющей к нему отношения. Он может совершить дневную прогулку в чужом краю, а к обеду вернуться к собственному очагу.

Благодаря подобной жизни человек слишком мало двигается, чтобы быть здоровым, но избыток здоровья необходим только для больных. Улитка в человеческом облике не болеет и не чувствует себя здоровой, живет тихонько и умирает легко.

Я скорее хотел бы быть хозяином баржи, чем занимать положение, которое заставляет тебя целый день сидеть в конторе. Пожалуй, немного найдется таких профессий, когда человек почти не поступается своей свободой ради хлеба насущного.

Хозяин баржи – капитан корабля: он может сойти на берег, когда ему вздумается; он никогда не стоит под ветром в холодную ночь, делающую парусину жесткой, как железо; он располагает своим временем, насколько это ему позволяет привычный распорядок дня. Право, трудно понять, почему хозяин баржи все-таки должен когда-нибудь умереть.

На полдороге между Виллебруком и Вилворде, в очаровательном месте, где канал похож на аллею старого парка, мы сошли на берег, чтобы позавтракать. На борту «Аретузы» были два яйца, краюха хлеба и бутылка вина. На «Папироске» – пара яиц и «Этна», спиртовой кухонный аппарат для приготовления пищи. Шкипер «Папироски» во время высадки разбил одно из яиц, но, заметив, что его все же можно сварить, опустил его в «Этну», предварительно обернув листом фламандской газеты. Мы причалили во время затишья, но не провели на берегу и двух минут, как ветер превратился в настоящий вихрь и по нашим спинам застучали капли дождя. Мы жались к «Этне». Спирт пылал чрезвычайно эффектно; вокруг нашей кухни то и дело вспыхивала трава, и ее приходилось тушить, вскоре было обожжено несколько пальцев.

Но увы, общее количество приготовленной пищи отнюдь не соответствовало всей этой помпе! После двукратного растапливания нашей кухни, целое яйцо оказалось едва теплым, а разбитое представляло собой холодное месиво из типографской краски и скорлупы. Мы попробовали испечь оставшиеся яйца, положив их в горящий спирт, и добились несколько лучших результатов. Затем мы откупорили вино и расположились в канавке, покрыв колени фартуками, снятыми с байдарок. Шел сильный дождь. Неудобство, когда оно не пытается выдать себя за комфорт, – вещь веселая, а люди, промокшие и окоченевшие на ветру, охотно смеются. С этой точки зрения, даже яйцо в газетке может сойти за непринужденную шутку. Однако развлечения такого рода, хоть и воспринимаются в первый раз весело, в дальнейшем не должны повторяться, и с этих пор кухня «Этна», как аристократка, путешествовала в рундучке «Папироски».

Незачем и говорить, что, едва позавтракав, мы опять сели в байдарки и распустили паруса. При этом ветер тотчас улегся. Остальную дорогу до Вильворде мы все же не убирали парусов и, благодаря изредка налетавшим порывам ветра и веслам, перемещались от шлюза к шлюзу между двумя рядами деревьев.

Мы шли среди прекрасного зеленого ландшафта, вернее, по зеленой водной аллее между деревнями. Все вокруг имело упорядоченный вид, свойственный давно обжитым местам. Коротко стриженные дети плевали на нас с мостов, демонстрируя истинно консервативные чувства. Еще консервативнее были рыбаки. Не спуская глаз со своих поплавков, они не удостаивали нас ни единым взглядом. Они стояли на сваях, быках и откосах, всей душой отдаваясь рыбной ловле, и казались застывшими фигурами со старинных голландских гравюр. Листья шелестели, вода рябила, а рыболовы оставались неподвижными, как государственная церковь. Можно было бы вскрыть все их простодушные черепа и не найти там ничего, кроме свернутой кольцами рыболовной лески. Я терпеть не могу дюжих молодцов в резиновых сапогах, которые борются с горными потоками, забрасывая удочки на лосося, но горячо люблю людей, которые каждый день бесплодно прилагают все свое искусство к тому, чтобы изловить хоть что-нибудь в тихой воде, в которой давным-давно ничего не водится.

На последнем шлюзе, сразу за Виллеворде, мы встретили сторожиху, говорившую довольно правильным французским языком; она сказала нам, что до Брюсселя остается еще около двух миль. Тут же хлынул дождь. Он падал вертикальными параллельными струями, дробя воду в канале на мириады крохотных хрустальных фонтанчиков. Найти ночлег оказалось невозможно. Нам осталось только свернуть паруса и усердно работать веслами под дождем.

Прекрасные виллы с часами и запертыми ставнями, чудные старые деревья, образующие рощи и аллеи, темнели среди дождя и сумрака и придавали великолепный вид берегам канала. Помнится, на какой-то гравюре я уже видел такой же безлюдный пейзаж с проносящейся над ним бурей.