Алмаз сознания

Иногда захаживаю к своему соседу-еврею, шестидесятилетнему, лысоватому Грише. Когда он трезв, то вполне разумен. Но повязал, скрутил его пожизненно Зелёный Змей, и нет мне никакой возможности ему помочь, потому что погибаю сам… Страдает Григорий, горит в огне алкогольном. Высыхает его тело, и хочется ему пить, пить всё больше и больше. Но не насыщает деревенская самогонка. И заливает в себя мой сосед всё новые и новые порции. Он подкупает меня своей искренностью, откровенными рассказами из своей жизни и пьяной добротой. Часто он угощал меня плодами со своего огорода, потому что на моём участке всё созревало гораздо позже. Жаль Гришу… Оба мучаемся: он от одного, я от другого.

Жила с Григорием и его возлюбленная, — женщина его возраста по имени Любушка. Оба они вместе крепко, запойно пили. Любушка характер имела добрый, незлобливый. А когда умерла Любушка на руках Гриши от цирроза печени, то стал он пить ещё более остервенело, яростно и отчаянно, словно сам себя хотел побыстрее истребить, разделаться со своей жизнью. Снился мне сон…

Попали мы с Гришей в ад, к самому дьяволу (мне тоже было за что). Сидим у него в просторном зале. Стол для нас накрывают. Прислуживает нам человек с обугленным, голым черепом. Сам Дьявол сидит перед нами, — грозный, бесстрастный воин с доспехами и внешностью монгола. Пронзительные щелки глаз. Думаю, взять и проткнуть его кинжалом. Но тут же испугался, он же, думаю, сволочь, понимает и читает наперёд мои мысли. Подали блюда. Стол бедный. Грише самогонки наливают, на закуску селёдка. Я не пью, обстановку изучаю. Кругом слуги дьявола.

— Ну, вот, — говорю своему соседу, — влипли мы с тобой. Говорил же я тебе, нужно духовно очищаться. И в свойственной мне оптимистической манере: — Поживём-увидим, ерунда, — прорвёмся!

Всегда пьяный Гриша любит рассказывать мне про свою жизнь в деталях и откровениях. Она интересна. Мы спорим о Боге, о том, есть ли жизнь после смерти. И я пытаюсь аргументировано излагать ему свои мысли про то, что всё есть: и Бог, и загробная жизнь…

Иногда Гриша соглашается с моими доводам и принимает существование Бога, но уже через час в нём берёт верх его стойкое, неукротимое материалистическое начало. Понимает, что губит себя, истязает, погибнет скоро, но мировоззрение не позволяет закричать о помощи и спасении.

— Я — сомневающийся в том, что есть какой-то Бог, — говорит о себе Гриша. — Если он есть, и меня ожидает ад и вечные муки, почему же мне Бог не являет себя и не даёт возможности моего спасения? Не ужель, так жестоко устроен мир?

— Бог не насилует волю человеческую. У человека всегда есть выбор познать или не познать Бога, — отвечаю я.

— Гриша, — говорю соседу, — когда-нибудь я напишу про тебя и увековечу твоё славное имя…

И ещё я полюбил двух его очень умных собак. Они как люди, а порою лучше. С ними можно даже разговаривать, и они всё понимают. Один — пёс-дворняга с чёрно-белой шерстью, вытянутая остро морда, как у колли, — очень простодушный, верный, добрый и преданный. Другая — немецкая овчарка палёно-рыжей масти, — грозная для чужих, но спокойная и ласковая для тех, кого принимает…

В пьяном угаре Гриша грозится покончить с собой, но его удерживают милые и преданные друзья, — не на кого оставить собак… И ещё у Гриши появился белый котёнок-подросток. Очень смешной!.. По ночам часто вижу, как белеет его снежный комочек за деревней в траве. Ну, куда же ты так далеко забежал? Не ровён час, станешь добычей совы или коршуна! И я забирал котёнка к себе в избу гонять мышей, которые мне периодически досаждали.

Многое в деревне я полюбил. Особенно, то сокровенное, трудно постижимое умом, что разлито в окружающей природе. Бог создавал этот мир с любовью! Стоит только длительно побыть наедине с окружающим миром, как открывается странная, непривычная мне, городскому жителю, картина. Всё-всё вокруг живое! Всё наделено неповторимым и разнообразным сознанием. Живые существа — лес, речушка, ветер, деревья, озеро, — у каждого есть свои мысли, настроения. Даже дороги русские, по которым мне полюбилось бродить бесцельно, как Странник, — живые!

К этому странному странничеству, кажется, приобщил меня Старец. Уходишь не для того, чтобы куда-то дойти, придти. Сама по себе ходьба становится целью, достижением, живым бытиём и даже неповторимой радостью существования. Будто в самой природе и в этих бесконечных русских дорогах запрятан сам Бог, и ты шагаешь идёшь не к ближайшему лесу или деревеньке, — а находишься на пути к самому себе, к своей сокровенной духовной сути…

И всё-таки, хоть и тягуче-медленно, очень для меня медленно, но на природе восстанавливается, излечивается моё тело, притупляются боли, оживляются органы, отступают болезни.

Я теперь жить не могу без деревни. Зимой в городе тоскую, — жду, не дождусь, когда наступит весна и меня примет моя милая деревенька. Только в ней, родимой, моё спасение-облегчение…