Алмаз темной крови. Песни Драконов

Он легко поднял брата на руки и понес к выходу. Пьющий Песок проследил за ним взглядом и обратился к стоящим неподалеку:

— Я думаю, он справится. Но проследить все же не помешает, раз уж я здесь.

Не успел он сделать и пары шагов, как с трудом сдерживавшаяся до сих пор Амариллис не выдержала.

— Во-первых, здравствуйте, милсдарь. Во-вторых, может, вы хоть назовете себя? И скажете, что собираетесь делать с Гармом? Он хоть и бог, но не совсем нам чужой…

Пьющий Песок обреченно вздохнул.

— Здравствуй. Я уже называл тебе свое имя, ты забыла его.

— Не может быть, как раз на имена у меня отличная память. Я даже лоркино имя помню — Лорка Аригетто Гвардастаньо деи Верджеллези да Сигинольфо, седьмой и младший сын графа Манарди да Бреттиноро! И потом, что нам в вашем имени? Кто вы? Еще один бог?

Проводник пожал плечами — мол, не знаю, все может быть. И направился к выходу.

— А как же он? — Хэлдар указал на Фолькета, осунувшегося и походившего на плохо сохранившуюся мумию.

— Ну, раз ты за него попросил… — Пьющий Песок подошел к спящему цвергу, прикоснулся к нему посохом, от чего спящий дернулся как от удара. — Или пусть спит?

— Пусть спит. — Поспешно, в один голос ответили Амариллис и Чиро.

— Ты в меньшинстве, сынок, — пожал плечами проводник и направился к выходу. — И, пожалуй, они правы. Ты подал за него голос лишь повинуясь привычному долгу, не испытывая к нему ни любви, ни ненависти. Сейчас не время заниматься мелкими тварями… да и не к лицу нам с тобой как-то.

Переглянувшись, эльф, девушка и эллил последовали вслед проводнику. Они нашли божественных братьев в саду, под тем самым деревом, где в мирные времена играли Судри и его друзья. Было тихо и мягко-солнечно; все это спокойное, дышащее умиротворением, цветущее изобилие казалось нерушимым, словно и не было совсем рядом пустыни и населяющих ее чудищ. Гарм лежал в густой, мягкой траве, а Лимпэнг-Танг сидел рядом, скрестив ноги на шаммахитский манер; в этот момент он живо напомнил Амариллис Арколя.

— Я смогу разбудить его, — обратился бог шутов к Пьющему Песок. — Но мы станем еще слабее, чем сейчас. Какой тебе толк от таких немощных богов? Почему ты сам не…

— Я?! — оборвал его Пьющий Песок. — Я — сам?! Это ваш мир, дети. Какие же вы боги, если отказываетесь править им? Да просыпайтесь же, оба!

И Лимпэнг-Танг, вместо того, чтобы рассердиться, согласно кивнул головой, освобождая переливчатый звон колокольчиков, и косички его рассыпались по плечам, груди, спине. Медленно, словно все еще раздумывая, бог снял один из серебряных колокольцев, украшавших его волосы, вложил Гарму в ладонь, сжал пальцы брата в кулак, и положил сжатую руку брату на грудь. Минуты шествовали мимо — спокойные, неспешные, напоенные шелестом травы и запахом недавно распустившихся лилий, и ничего не происходило. Чиро, стоявший рядом с эльфом, вздохнул и устало присел на траву; крылья его поблекли.

Лимпэнг-Танг поднял голову — и стоявшие рядом увидели на его лице следы слез; он взял лежавшую на груди брата сжатую в кулак руку, раскрыл ее и, положив свою ладонь на ладонь Гарма, с силой, резко, судорожно сжал. Дрогнул притихший воздух, прозрачные крылья эллила отразили еле видимую вспышку чистейшего света, и поднявшийся ветер понес по саду горький запах полыни.

Зажатый в ладонях братьев серебряный бубенец распустил лепестки, раскрылся, превратившись в подобие суртонских звездочек — изящного и весьма опасного оружия.

И в этот миг с косичек Лимпэнг-Танга стали сами по себе осыпаться колокольчики; они скользили, издавая еле слышный, прощальный звон, падали в траву и исчезали, таяли как роса поутру. А потом и косички расплелись и волнистые пряди разгладились, легли на плечи бога ровной черной волной. Изменилась и одежда — ни следа не осталось от прежней пестрой роскоши, легких и ярких тканей; одеяние стало черным, строгим и простым, как…

— Как у Гарма. — Шепнула изумленная Амариллис, стискивая от волнения пальцы Хэлдара.

А Гарм… он лежал все так же недвижно, вот только дыхание стало чаще и глубже. Сначала освободились стянутые на затылке волосы, заплетенные в три косы. Освободились, чтобы немедленно перепутаться и взлохматиться. Потом одежда распростилась с чернотой и аскетичностью, появились какие-то немыслимые вышивки, фестончатый воротник, и даже прорехи. И в довершение всего на лице Гарма будто проявились симпатические чернила, причудливым узором закружившись вокруг глаз, на лбу и скулах.

Лимпэнг-Танг осторожно разжал пальцы, чуть отстранил свою руку и сначала вытянул половину четырехлепесткового лезвия из ладони брата, и только потом — из своей. И когда он уронил распустившийся бубенец в траву, с его волос скатился последний колокольчик, каким-то чудом еще державшийся. И тогда Гарм проснулся. Он открыл глаза, на мгновение недоуменно нахмурился, сел, опираясь на руки, и, коротко вскрикнув, отдернул раненую руку от земли…

— Фенри! Опять ты… Ну никак без кровавых ритуалов обойтись не можешь, да? — и братья обнялись, то ли смеясь, то ли плача.