Алмаз темной крови. Танцующая судьба

Пышные ритуалы храма Калима никого не оставили бы равнодушным. Гаю стоило большого труда поддерживать репутацию полуслепого, так хороши были храмовые танцовщицы, Хэлдар пытался незаметно найти общий язык с растениями, которые и были храмом — получалось плохо, хуже, чем подслеповатость у отца. На исходе третьего дня пребывания в храме эльфы решили, что больше ждать нельзя. Закрытую для посторонних глаз тайную сторону культа вряд ли продемонстрируют неофитам вот так сразу; значит, придется ее подсмотреть.

Неплохо видящие в темноте эльфы помогли Мазрувану дойти до храмовых врат, дальше было гораздо светлее от ночных лилий, раскрывшихся взамен дневных пестроцветов. С огромным трудом уговорив орхидей-привратниц поспать и сильно сомневаясь, проснутся ли они вообще, эльфы вместе с проводником отправились вглубь шелестящего коридора.

— Странно, — бормотал Мазруван, — я думал, нас вообще не пропустят, сцапают на первом же повороте…

— Им сейчас не до нас, — ответил Хэлдар, — долгий день утомил их, и сон так сладок, что ради трех ползущих букашек они его не прервут. Кроме того, основные силы храма сейчас не здесь.

— Вот-вот… а мы к ним в гости напрашиваемся. Не глубоко ли зарываемся, лорды? выкапывать-то кто будет? Ну, прирежем пару-тройку жрецов — они нам препятствовать не станут, им вера не позволяет… они свои руки в крови не марают. Да нас храм по косточкам раздернет!

— Это мы еще посмотрим, — Гай ободряюще улыбнулся проводнику, — может, мы с ним договоримся? как с теми чудными цветочками у входа…

Они шли и шли, минуя все новые повороты и залы; искать дорогу не было нужды — эльфы шли на голос солнечного камня.

Когда поздним вечером Сыч заслышал шаги, направляющиеся к его растительной тюрьме, он не слишком удивился: кто предупрежден, тот вооружен… хотя бы мужеством. Однако шли не за ним. Прошло несколько минут, и орк услышал высокопарную суртонскую ругань, пересыпанную страшными угрозами, из которых самым незначительным было обещание сварить посягнувших на наследника клана Шой Де в свежем кунжутном масле. Прошло время, и вновь в коридоре зашелестели шаги; следующий приглашенный на прогулку оказался не из болтливых, разговорам он явно предпочитал действие. Совсем недолго Сыч мог слышать приглушенный шум борьбы, завершившейся коротким болезненным вскриком, после чего шаги стали удаляться… одного из участников процессии явно волокли по полу. А потом пришли за ним.

Всю дорогу Сыч боролся с желанием спросить у жрецов (а кем еще могут быть люди в глупейших длинных балахонах, размалеванные словно портовые шлюхи, уснувшие лицом в подушку, и мычащие размеренно-отупляющие куплеты?!) куда и зачем его ведут. Он прекрасно знал, что не смысла задавать такие вопросы, все равно не ответят, но уж очень хотелось спросить: во имя какого вонючего божка вы вспорете мне живот?

Зал, в который его привели, оказался на удивление непросторным и каким-то… уютным, что ли. Но успокаивающую тесноту святилища заполняли отнюдь не мирные персонажи. Посреди зала на алтаре, изображавшем распустившийся цветок, покоилось гранатового цвета зерно размером с голову. Одна из стен была украшена молодым суртонцем, руки и ноги которого обвивали петли лиан, а рот был заткнут клубнем манихо, на другой стене красовался тот самый молчаливый драчун — такой же молодой шаммахит, с бородатой физиономией разбойничьего вида. С местом сычова пребывания все было понятно: его разместили напротив бородача, с теми же удобствами. Жрецов то ли из-за тесноты зала, то ли из-за приватности ритуала было немного, не больше десятка. Пока висящий на стене Сыч обозревал окрестности, в зал вошли еще двое исповедающих тайный культ Калима; они несли массивный стальной поднос, на котором лежал слиток янтаря, похожий на сгусток солнечного света. Поднеся его к алтарю, они поставили поднос на столик, мгновенно выросший из пола (сплетенные лианы — ножки, плотный пальмовый лист — столешница) и отошли назад.

Камень был куда как хорош. Размером с детский кулачок, неправильно-круглой формы, он, казалось, дышал; его хотелось погладить — вот проведешь по нему ласково пальцем, а он в ответ отдарится стайкой солнечных зайчиков… В глубине янтаря жил свет, но не пойманный насильно, не заключенный против воли, а просто уютно обосновавшийся когда-то в наплыве ароматной смолы, да так там и оставшийся на веки вечные. Однако сейчас настроение камня было отнюдь не благодушным: он ощетинился сотнями рыжих злющих искр и гладить его стал бы только возжелавший собственной мучительной смерти.

Высокий, плотный мужчина, одетый пышнее остальных, оставил на время созерцание божественного семени и обратился к принесенному камню, разговаривая с ним как хозяин с приказчиком, который утаил изрядную сумму денег и не желает ни признаваться в преступлении, ни отдавать присвоенное добро.