Алмаз заговоренный. Подарок старой повитухи – 2

– Когда я на свет появилась, Нодбеков уже не было в России. Эмигрировали. Кажется, тетка Липа с ними уехала. Дед Степан Афанасьевич с бабушкой Пелагеей Семёновной к тому времени уж отошли в мир иной, Царство им небесное, – Марьяна Артемьевна развернулась лицом в красный угол, к иконам, и перекрестилась. – Мой отец тогда был молодой, лет двадцать с небольшим. По тем временам очень грамотный, городскую гимназию окончил. С робятами водился неблагонадежными. Царя ругали, всё им неладно было. Свободу им подавай. А она вон чё натворила, свобода-то эта. Никто работать не хочет. А богато жить все хотят. Освободились ото всего: от совести, от уважения к старшим, а кое-кто и от мозгов…

Ладно… Опять я за свою шарманку. Внуки меня ругают, зачем я всё старое вспоминаю… Само оно вспоминается.

У батиного однокашника отец был настоящий революционер. Красильников его фамилия. Где-то в Асафьеве про него в музее рассказывают. Что он даже в Москву ездил на съезды этих… рабочих и крестьян. Депутатом… Или нет, делегатом.

А когда власть сменилась, он у нас тут верховодить стал. Самый главный в Асафьевском уезде, секретарь райкома. В каждой деревне свой сельсовет организовал. И председателей назначил. Мой отец сначала у Красильникова в подручных ходил, бумаги какие-то переписывал, протоколы на собраниях вёл. Сын Красильникова тоже при нем должность получил…

Там, в райкоме, отец встретил маму. По работе он бумаги составлял, а она на машинке перепечатывала. У них любовь случилась. Решили пожениться. А когда сельсоветы появились, отец сам попросился в нашу деревню. Здесь мамины родители жили. Хорошо жили, работяшшие были. И если б не отец, их бы раскулачили да и сослали в Сибирь. А он как-то всё устроил. Объяснил им всё как есть и чего надо делать. Они послушались. Половину имущества в общий котел отдали. Себе тоже малость оставили на прожитьё. Но ото всех бед это всё равно не спасло. Потому что беды у всех одни и те же были: голод, разруха, война…

– Значит, вы ничего про Нодбеков не знаете? Ни про Анну, ни про Витольда? – Грифанов вздохнул и задумался. К его новому имиджу больше подошло бы слово "закручинился". Ещё бы на кулак положил свой бородатый подбородок, как Иван Васильевич – артист Юрий Яковлев в известной комедии.

– Как вам сказать? Я-то точно ничего не знала. А вот отец с мамой чё-то знали. Потому как после них бумаг осталось целый мешок. Точнее пододеяльник старый. Он у меня на чердаке стоит. Не разбирала. Всё руки не доходят, да и ноги тоже. Лезть ведь туда надо… Вот с вашей помощью и расхламлюсь. Только это потом всё. После. Теперь надо с ночёвкой решить. Вы вместе спите, али как?

Вопрос нас застал врасплох.

– Чего перемигиваетесь?.. Не советские времена. И у меня не гостиница. Я паспорт не спрашиваю. Как хотите: скажете вместе – постелю вместе. Скажете поврозь…

– Поврозь, – поспешила я с ответом. Грифанов промолчал, оглядывая комнату.

Стол, за которым мы обедали, торцом примыкал к тумбе огромного старинного зеркала. Оно нависало над столом, уставленным пирогами и чайными чашками, и продляло его глубоко в зазеркалье. Мне казалось, что там кто-то ещё сидит с нами рядом, слушает разговоры и загадочно молчит. Может быть, все те родственники бабы Марьяны и Ансара, о которых мы всё время вспоминали?